Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова

Мы с Людой объявили сотрудникам «Комсомолки» о сборе денег, накупили на эти средства два больших пакета того, что обычно передают больным в больнице (буфетчица нашей редколлегии Валентина Ларина добавила от себя огромный батон хорошей колбасы и много конфет), и отправились в «Склиф». Ни блокнотов, ни диктофонов мы с собой не взяли и на входе не сказали, что из газеты. Больные, персонал и посетители думали, что мы из профкома какого-то учреждения.

Нам с Овчинниковой показалось, что в больнице была представлена вся страна, потому что люди говорили чуть-чуть не по-московски, каждый с небольшим своим акцентом. В постелях лежало очень много раненых. Эти «гости столицы» не были коммунистами или даже сочувствующими. Это были — как бы сказать поточнее? — это были советские люди. Да, именно так. Нормальные, умные советские люди, которые за два года после неловкого конфуза с ГКЧП поняли, что со страной произошла катастрофа. Что так униженно им, доселе свободным, со всех сторон от всех невзгод защищенным своим социалистическим государством, словом, довольно благополучным людям, жить нельзя, невозможно. По призыву какого-то политика, скорее всего, Александра Руцкого, они съехались в столицу, собрались все вместе и пошли тихим маршем через всю Москву к Останкинской студии телевидения, доверчиво надеясь обратиться через телеэкран к стране и к президенту.

— Когда наша колонна шла по проспекту Мира, — рассказывала нам женщина средних лет с очень грамотной речью, — мы увидели, что следом едут какие-то военные машины — я не скажу какие, не специалист. Мы все обрадовались, потому что подумали, что к нам присоединилась армия. Но у телестудии военные оборотили свои орудия против нас. Выстрелили. Может быть, холостыми. Но мы испугались, стали разбегаться и побежали по широкой улице между телебашней и прудом (это улица Академика Королёва. — Т. К.), там еще такое дерево, без верхушки, в сквере у перекрестка стоит, возле него упали на траву и не шевелились.

Мужчина, родом из Краснодара, пришел в больницу навестить сына. Его мальчик, золотой медалист, легко (разумеется, без каких-либо денег, как и мы в свое время!) поступил в МГУ, на биофак, и теперь учился на втором курсе. Они оба также стали участниками марша к телестудии. Сын краснодарца оказался очень смелым человеком, и папа с гордостью рассказывал о нем, лежавшем тут же, в палате выздоравливающих. Они дошли 3 октября до «Останкино», начался митинг. И вдруг пришедшие с ужасом убедились, что из окон телестудии по митингующим стреляют из автоматов профессионалы в военной форме. Со стороны митингующих, надо признать, также стреляли. Но описывать далее побоище как бой, рука не поднимается… Люди стали падать, и наш студент оттаскивал их в безопасное место. Некоторые из спасенных оказывались уже неживыми. А тут поразили в ногу и самого юношу.

Отец сказал: «Смотрите!» и показал нам два рентгеновских снимка ноги сына. На первом было жуткое месиво из осколков кости и мышечной рванины. «Пуля со смещенным центром, она все рвет на своем пути, извилистый он у нее, — мужчина горько вздохнул. — А теперь смотрите сюда». На втором снимке кость была «склеена» тщательнейшим образом, осколок к осколочку. «Это счастье, что мы к такому хирургу попали. Хотя здесь все врачи отличные».

Еще один раненый парень был довольно весел, шутил. Через какое-то время нам сообщили по телефону из «Склифа», что он умер, — был ранен в печень, а это тяжко.

Тяжко и мрачно было всё в те красивые осенние дни, хотя, как нарочно, в огромном голубом небе светило яркое солнце. Сразу после расстрела «Белого дома», а может, дня через 2–3, нас, испытанных бойцов газеты (я к тому времени перешла в отдел социальных проблем, потому что во времена смуты моя любимая наука мало кому бывает нужна), собрал первый зам. главного редактора Валерий Симонов и попросил подготовить полосу в память о погибших в Москве в эти дни. Для меня это было самое тяжелое задание за четверть века работы в «Комсомольской правде». Навещать людей, которые только что от выстрелов потеряли близких, а среди них огромное число были совсем молодыми, — хуже не придумаешь. Но наша группа с заданием справилась. За время выполнения этого поручения мы не раз слышали о том, что все наши «демократы» нового образца называли погибших только одним наплевательским словом — зеваки.

Сколько людей должно было пройти по адовым кругам и спиралям отечественной истории, чтобы всё это прошло уже и, говоря простецким современным языком, «устаканилось»…

Спустя всего несколько дней, прилетев из Вены в Москву, главный редактор «Правды» Геннадий Селезнёв вернулся в другую страну, как теперь принято говорить. Но даже не это было самым существенным. Сиюминутно главным было то, что он вернулся в другую газету.

Глава 9

«Шуба» из Греции

В том средиземноморском круизе с «миссками» конкурса «Мисс Пресса-92», который состоялся в относительно мирном для России, хотя и наполненном странной финансовой экзотикой 1992 году, т. е. за год до расстрела московского «Белого дома», нам, многочисленной группе журналистов «Комсомолки» и других газет, довелось увидеть Грецию. Она запомнилась, помимо Акрополя, помимо компаний чистеньких афинских котов, помимо помпонов на туфлях национальных гвардейцев, шагающих у ворот президентского дворца, еще и доступными по цене шубами. Стало, помню, обидно. Почему же меховая страна Россия с ее знаменитыми пушными аукционами не смогла, не сумела или не захотела достичь такого совершенства в искусстве и впечатляющем объеме обработки меха и шитья шубок и полушубков, как Греческая Республика, где из животных, обладающих хорошим мехом, живут только неприкасаемые кошки, а также козы, обглодавшие, по Энгельсу, всю траву с горы Олимп? Ну почему?

Мы с Еленой Лосото, знаменитым спецкором «КП», отоварились в первом попавшемся магазине города Пирея, в гавани которого встал на стоянку наш теплоход. А еще с десяток наших дам, не нашедших счастья в прибрежном бутике, пытались втиснуться в два жигуленка к красноречивым грекам, собиравшимся довезти их до афинских шубных центров.

— Вы что? Вылезайте немедленно! Вас убьют! Да хуже того — изнасилуют! — кричала Елена Леонидовна, искренне забыв о том, что зазывалы — это наши советские греки, недавние иммигранты, знающие русский язык не хуже нас.

— Да мы вроде не первой свежести, — смеялись наши 30–40-лет-ние девушки.

— Ничего, и такие сойдете! — всерьез волновалась Лосото.

Машины тронулись. Нам с Леной ничего другого не оставалось, как пойти гулять по Пирею. Зашли в православный греческий храм. Там вокруг икон висели небольшие символы из серебристого картона: изображения взрослых людей, детей, домов, автомашин… Много