Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

— Ты не можешь казнить сто тысяч нас, — сказал Децидий.

— Разве? — удивился Октавиан, широко открыв заблестевшие глаза. — Сколько бы вы прожили, если бы я сказал трем миллионам италийцев, что вы требуете за них выкуп, беря деньги из их кошельков, потому что на вас кольчуги и меч? Этой причины недостаточно, Децидий. Если люди Италии узнают об этом, они разорвут на мелкие кусочки сто тысяч вас. — Он презрительно махнул рукой. — Идите, все! И посмотрите на размер ваших премий, когда я сложу мешки на плацу. Тогда вы узнаете, сколько вы просите.

Они гуськом вышли, покорно, но убежденные в своей правоте.

— У тебя есть их имена, Агриппа?

— Да, все до последнего. И еще несколько.

— Разъедини их и перемешай. Думаю, будет лучше, чтобы с каждым случился несчастный случай. А ты как считаешь?

— Фортуна капризна, Цезарь, но смерть в бою легче организовать. Жаль, что кампании кончились.

— Вовсе нет! — живо возразил Октавиан. — В будущем году мы идем в Иллирию. Если не пойдем, Агриппа, тамошние племена объединятся с бессами и дарданами и ринутся через Карнические Альпы в Италийскую Галлию. Там горы самые низкие, и оттуда легче всего попасть в Италию. Единственная причина, почему они до сих пор этого не сделали, — отсутствие единства среди племен, которых неправильно романизируют. Представители легионов думают, что они будут героями, но большинство из них умрут в процессе завоевания короны за храбрость. Кстати, я собираюсь наградить тебя морской короной. — Он хихикнул. — Она тебе пойдет, Агриппа, она золотая.

— Спасибо, Цезарь, ты очень добр. Но Иллирия?

— Мятежей больше не будет. Скоро это станет немодно, или мое имя не Цезарь и я не сын бога. Тьфу! Я только что потерял почти шестнадцать тысяч талантов за пустяковую кампанию, в которой больше людей утонуло, чем погибло от меча. Больше не будет гражданских войн, и легионы больше не будут драться ради непомерных премий. Легионы будут драться в Иллирии за Рим, и только за Рим. Это будет настоящая кампания, без элемента преклонения перед командиром или зависимости от него во имя премий. Хотя я тоже приму участие в сражениях, это будет твоя кампания, Агриппа. Тебе я доверяю.

— Ты поражаешь, Цезарь.

— Почему? — удивленно спросил Октавиан.

— Ты запугал этих презренных негодяев. Они пришли сюда с раннего утра, чтобы запугать тебя, а ты повернул дело так, что это они ушли, очень напуганные.

Блеснула улыбка, которая (по мнению Ливии Друзиллы) могла расплавить бронзовую статую.

— Агриппа, может, они и законченные негодяи, но они такие дети! Я знаю, что всего лишь один из восьми легионеров умеет читать и писать, но в будущем, когда они станут постоянной армией, они все должны будут научиться грамоте и счету. В зимнем лагере должно быть много учителей. Если бы они имели представление, сколько стоит Риму их жадность, они сначала подумали бы, прежде чем столько требовать. Вот почему уроки начнутся сейчас, с этих мешков. — Он печально вздохнул. — Я должен послать за целой когортой казначейских клерков. Я буду сидеть здесь, Агриппа, пока все не будет сделано у меня на глазах. Чтобы не было никакого казнокрадства, хищения или обмана, даже намека на подобное.

— Ты заплатишь им цистофорами? В подвалах Секста их было полно. Я помню историю о брате великого Цицерона, которому заплатили цистофорами.

— Эти монеты расплавят и отчеканят сестерции и денарии. Моим негодяям и людям, которых они представляют, заплатят денариями, как они требуют. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Я пытаюсь представить, какой высоты будет эта гора мешков, но даже моего воображения не хватает.

Только в январе Октавиан смог вернуться в Рим, выполнив свою задачу. Он превратил само событие в подобие цирка, заставив все сто двадцать тысяч легионеров пройти по сборочной площади и посмотреть на холмы мешков, потом произнес речь скорее в духе покойного Цезаря, чем от своего имени. Его способ донесения слов до слушателей был новым: сам он стоял на высоком трибунале и обращался к тем центурионам, которые, по сообщениям его агентов, были влиятельными людьми, а каждый из его агентов произносил ту же речь перед центурией, причем не читая по бумажке, а воспроизводя по памяти. Это удивило Агриппу, который знал все об агентах Октавиана, но не представлял, что их так много. Центурия состояла из восьмидесяти солдат и двадцати нестроевых слуг. В легионе было шестьдесят центурий. И двадцать легионов собрались, чтобы посмотреть на мешки и послушать речь. Тысяча двести агентов! Неудивительно, что он знал все, что необходимо. Он мог претендовать на звание сына Цезаря, но истина была в том, что Октавиан ни на кого не был похож, даже на своего божественного отца. Он был нечто абсолютно новое, и проницательные люди, такие как покойный Авл Гиртий, поняли это сразу, с первых шагов его карьеры.

Что касается его агентов, это были люди, непригодные ни для какой другой работы, болтливые бездельники, которым нравилось получать небольшое жалованье за то, что они шатаются по рыночной площади и говорят, говорят, говорят. Когда кто-нибудь сообщал своему хозяину ценную информацию подлинной, тщательно выстроенной цепочке, он получал несколько денариев как награду, но только если информация точная. Октавиан имел агентов и в легионах, но им платили только за информацию. Жалованье им платил Рим.

К тому времени как собрание закончилось, легионы знали, что демобилизованы будут только ветераны Мутины и Филипп, что в следующем году предстоят сражения в Иллирии и что мятежей больше не потерпят ни под каким предлогом, и меньше всего из-за премии. Малейший намек на мятеж — и будет порка, и полетят головы.

Агриппа наконец отметил свой триумф за победы в Дальней Галлии. Кальвин, обремененный испанскими трофеями и внушающей страх репутацией за жестокое обращение с мятежными солдатами, отделал дорогим мрамором потрескавшиеся стены небольшой базилики Регия, самого древнего храма в Риме, и украсил ее снаружи статуями. Статилий Тавр стал губернатором провинции Африка, оставив себе только два легиона. Зерно поступало как и полагалось, и по старой цене. Счастливый Октавиан приказал снести укрепления вокруг дома Ливии Друзиллы. Он построил для германцев удобные бараки на конце Палатина, на углу, где Триумфальная улица выходит к Большому цирку, и сделал их специальной охраной. Хотя впереди него всегда шли двенадцать ликторов, как велел обычай, он и его ликторы шли в окружении вооруженных германцев. Новое явление в Риме, не привыкшем видеть вооруженные войска внутри священных границ города, за исключением крайних случаев.

Легионы принадлежали Риму, но германцы принадлежали Октавиану, и только ему. Их было шестьсот человек, когорта телохранителей, официально предназначенная для защиты городских магистратов, сенаторов и триумвиров. Но ни магистраты, ни сенаторы не питали иллюзий. Германцы отвечали только перед Октавианом, который вдруг стал особой личностью, какой даже Цезарь не был. Богатые и влиятельные сенаторы и всадники всегда нанимали личную охрану, но из бывших гладиаторов, которые никогда не выглядели настоящими воинами. Октавиан одел своих германцев в эффектную форму. Они всегда были бодры, полны сил. Неимущие развлекались, глядя, как они каждый день выполняют свои упражнения на арене Большого цирка.