За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии - Александр Никонов

Практически нигде в мире не платят за звание академика, доктора или профессора. Это звание почетное. И как только вы начинаете за него платить, тут же запускается механизм по производству липовых докторов и кандидатов. Люди в СССР действительно тянулись в науку! Потому что знали: защитил кандидатскую — и всю жизнь можешь бить баклуши, получая бабки ни за что, просто за корочки. Здесь мы снова видйм тот же извечный советский принцип — работа не на результат, а на показатели. Стране нужны ученые? Вон сколько у нас кандидатов! Зарплаты платить не успеваем!..

При этом наука в СССР была устроена так, что туфтовую диссертацию типа «Влияние советской власти на утреннюю зарядку» было сделать легче, чем серьезную работу, поскольку для серьезной научной работы нужно серьезное экспериментальное оборудование, нужны немалые средства: «Спросите любого кандидата, и он вам скажет, что на сам эксперимент, научное описание его, анализ и выводы уходит едва ли 10 % всех затрат времени и сил. Остальное падает на пробивание.

Нужно «пробить тему», то есть добиться, чтобы администрация НИИ включила работу в план, выделила на нее средства, дала экспериментальную базу…»

Взаимоотношения коммунистической религии с наукой напоминали взаимоотношения католичества и науки. В той мере, в какой наука поддерживала Главную идеологему, она поощрялась, а там, где вольномыслие вступало в конфликт с Учением, вольной мысли приходилось несладко. Красная инквизиция начала бороться с наукой практически сразу же после своего прихода к власти.

Ленин предлагал ученых «окружать рабочими комиссарами», да так, «чтобы они не могли вырваться». Неугодных мыслителей большевики выслали на знаменитом «философском пароходе». А оставшихся начали морить голодом, жестоко укрощать, подкупать пайками и просто расстреливать. В среде ученых, как людей свободомыслящих, репрессии начались задолго до печально известного 1937 года. В 1929 во время чистки Российской академии наук была произведена серия арестов по так называемому Платоновскому делу. Тогда пострадали историки. Потом пришла очередь микробиологов. В тридцатых годах расстреляли ленинградскую астрономическую школу. Под пулю чуть не попал Иосиф Шкловский — астрофизик и будущая гордость России. Ему повезло, а сколько незасиявших талантов было пущено под нож?.. Затем взялись за агрономов, селекционеров, биологов. Расстреливали коллективами.

За что в массовом порядке казнили селекционеров и агрономов? А за то же самое, за что в Средние века казнили ведьм — те насылали порчу на скот и губили урожай своим колдовством. Таково было убеждение темной массы. В России в 1917 году темная масса пришла к власти, и ученых-биологов казнили за то, что они в сговоре с кулаками и мировой буржуазией губили социалистическое сельское хозяйство — нарочно заражали посевы, травили скот и выводили плохие породы.

Неужели красные не понимали, что уничтожение науки — самоубийственный шаг? По серости и идеологической зашоренности они полагали, что ученые — конвейерный товар, и вместо неправильно мыслящих царских вольнодумцев можно быстро-быстро наготовить новых — пролетарских, преданных и послушных. ЦК партии выступал за «классово-революционный метод обучения». Например, во Всесоюзном институте растениеводства открыли спецаспирантуру, куда было велено набирать аспирантов, обладающих опытом… комсомольской и партийной работы, причем непременно с рабоче-крестьянским происхождением. Социальный фашизм в действии.

От старорежимных профессоров под дулом нагана требовали в кратчайшие сроки сделать из этой узколобой политической гопоты ученых. В 1938 году академика ВАСХНИЛ Хаджинова вызвали в партком и отчитали за то, что его аспирант Шунденко никак не может написать диссертацию. Все объяснения академика о том, что товарищ Шунденко туп, как пробка, безграмотен и просто не желает учиться, отвергались с ходу, ибо товарищ Шунденко — преданный делу революции элемент и потому должен стать красным ученым. Таково решение партии! И Шунденко вскоре стал не только кандидатом наук, но и заместителем директора Института растениеводства. Таких называли парттысячниками, поскольку откомандированных партией в науку были тысячи. Их сняли с кавалерийского седла и «кинули на науку».

Отношение этих наглых комсомолят к старым профессорам было попросту хамским. Они, как позже китайские хунвейбины, развязно критиковали с трибун седых профессоров за «политическую незрелость», «буржуазный уклон в науке» и «непонимание момента». Нередко оскорбляли их, а на экзамены порой приходили с наганом.

Номенклатуре, как паразитическому классу, было важнее послушание, нежели талант. Именно поэтому и происходили кровавые чистки, во время которых ученых, в крови которых еще текли остатки былой вольницы, старались заместить пусть более тупыми, но во сто крат более послушными выдвиженцами. В 1927 году Совнарком сделал очередной шаг по «разжижению» науки серостью — в Академию наук ввели группу партийных товарищей, многие из которых не были даже такими формальными «учеными», как вышеупомянутый товарищ Шунденко.

Царские профессора все это дело покорно терпели, но иногда и их терпению наступал предел. Когда большевики вознамерились сделать академиком крайне тупого человека со средним образованием — некоего Скворцова-Степанова, профессура его на выборах дружно прокатила. И тогда на помощь большевикам пришел знаменитый физиолог Павлов, которого большевики подкармливали, поскольку нуждались в его авторитете нобелевского лауреата. Хитрый Павлов на очередных выборах в Академию обратился к коллегам, напомнив им, что император Калигула сделал сенатором своего коня.

— Но то был конь! — поднял палец Павлов. — А теперь посмотрите, господа, на Ивана Ивановича Скворцова-Степанова. Он вполне симпатичный человек! Так чего же нам упорствовать?

И подобная политика продолжалась всю короткую, но от этого не менее печальную историю советской власти. Директорами институтов становились бывшие гэбэшники и партийные функционеры, сделавшие себе чужим горбом диссертации и ничего не понимавшие в науке. Директором краснодарского НИИ сельского хозяйства стал заведующий сельским отделом райкома… НИИ гражданской авиации в том же городе руководил бывший председатель того же крайкома… Директором НИИ эпидемиологии, микробиологии и иммунологии имени Гамалеи в Москве стал бывший полковник КГБ из внешней разведки. Все его касательство к биологии заключалось в том, что он за границей работал под прикрытием советского Красного Креста.

Я уже не раз говорил, что народное хозяйство СССР было на диво неэффективным. Наука не могла и не была исключением. Если на Западе, решая научно-инженерную задачу, справлялись считанным числом ученых, то у нас создавался целый НИИ. Скажем, скоростную железнодорожную магистраль от токийского аэропорта до центра города проектировали несколько немецких инженеров числом менее десятка. Это был временный коллектив. В СССР же под такую задачу было создано целое структурное подразделение — Лаборатория монорельсовой промышленности. В Германии самолет проектировали пять десятков инженеров, в СССР — тысячи человек в разных НИИ и КБ.

У нас всегда брали количеством. Ибо во главе угла стояла коллективистская, а не индивидуалистическая идеологема. «Коллектив — все, одиночка — ничто». «Если ты плюнешь в коллектив, коллектив утрется, если коллектив плюнет в тебя, ты утонешь». «Народ творит историю». «Искусство принадлежит народу»… В демагогическом обществе, где декларируется примат коллектива над личностью, где интересы индивида стоят ниже интересов «опчества», никогда не будет прорывов. Такое общество обречено на вечное отставание, поскольку порывы и открытия совершают талантливые и гениальные одиночки, а не серая, но обширная масса. А талантливый одиночка всегда индивидуалист. У него сложный характер. Он не любит подчиняться тупым требованиям. Он уникален. И потому в коллективистском обществе подлежит закатыванию в асфальт.