Что я сделала ради любви - Сьюзен Элизабет Филлипс

Прижимая DVD к себе, Джорджи скинула второй шлепанец и босиком побежала в дом. У нее не хватило терпения возиться со сложным оборудованием в кинозале, поэтому она отнесла импровизированное любовное послание наверх и сунула в DVD-плейер в спальне Брэма, а сама уселась на кровати, обхватила руками колени и с сильно колотящимся сердцем подняла пульт.

Сначала она увидела две пары маленьких ножек, шагающих по яркой зелени газона. На одних были черные лакированные тупоносые туфельки и кокетливые белые носочки. Другие были обуты в блестящие черные «оксфордские» туфли со шнуровкой, над которыми нависали обшлага черных брюк. Наконец ноги остановились и повернулись к кому-то, кто стоял сзади.

— Папа… — прошептала малышка.

Джорджи поежилась.

— Ты сказала, что не будешь плакать! — свирепо прошипел мальчик.

— Я не плачу, — пропищала девочка. — Я хочу к папе.

В кадр вошла третья пара туфель. Черных, мужских, узконосых.

— Я здесь, солнышко. Нужно было помочь твоей бабушке.

Джорджи вздрогнула, когда в кадре появилась мужская рука. На безымянном пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо. Рука сжала ладошку девочки.

Ее лицо крупным кадром. Похоже, ей лет семь-восемь. Светлые волосы обрамляют ангельское личико. На шейке поблескивает тонкая жемчужная нить. Девочка одета в черное бархатное платье.

Камера отъехала. Мрачный мальчик приблизительно того же возраста взял мужчину за другую руку.

Вид сзади: высокий худой мужчина и двое маленьких детей бредут по ухоженному газону на фоне тенистых деревьев. Снова деревья. Какие-то камни.

Крупный план.

Это не камни.

Кладбище?

И неожиданно экран заполнило лицо мужчины — Скипа Скофилда. Он был старше, более представителен и очень ухожен, как все Скофилды. Короткие волнистые волосы, черный костюм от дорогого портного, респектабельный темно-красный галстук и белоснежная сорочка. Глубокие борозды скорби рассекают красивое лицо.

Джорджи недоверчиво покачала головой. Не может же он…

— Я не хочу, папа! — вскрикнула девочка.

— Знаю, милая.

Скип подхватил дочь одной рукой, а другой обнял худенькие мальчишечьи плечи.

«Это ситком! Ему полагается быть смешным!» — хотела за вопить Джорджи.

Теперь все трое стояли у свежевырытой могилы. На заднем фоне маячили друзья и соседи, тоже в черном. Мальчик уткнулся лицом в пиджак отца.

— Я уже скучаю по маме, — пробормотал он.

— Я тоже, сынок. Она так и не узнала, как сильно я ее любил.

— Нужно было сказать.

— Я пытался. Но она мне не верила.

Священник начал заупокойную службу. Голос показался Джорджи знакомым. Она прищурилась.

Конец церемонии. Крупный план гроба. Пригоршня земли, разбившейся о полированную крышку. Три большие пушистые гортензии.

Скип. Рядом с ним священник, который не имел права играть эту роль.

— Мои соболезнования, сын, — произнес он, похлопав Скипа по спине.

Крупный план: Скип и двое рыдающих детей. Одни у могилы. Скип падает на колени и прижимает ребятишек к себе. Глаза зажмурены от боли.

— Слава Богу, — выдыхает он. — Слава Богу, что вы у меня есть.

Мальчик внезапно отстраняется. Мстительная ухмылка. Злые глаза.

— Только вот нас у тебя нет!

Девочка подбоченивается:

— Мы воображаемые, ты забыл?

— Мы дети, которых ты мог бы иметь, если бы не был таким идиотом!

Джорджи еще ничего не успела понять, но дети уже исчезли. Мужчина совсем один. Измученный. Отчаявшийся. Он вынимает из венка гортензию и подносит к губам:

— Я люблю тебя. Всем сердцем. Это навсегда, Джорджи.

Экран темнеет.

Джорджи долго сидела, не в силах пошевелиться. Наконец опомнившись, она вскочила и вылетела в коридор. Ну и ну! Такого она не ожидала!

Она скатилась вниз, помчалась по веранде, по дорожке, ведущей к гостевому дому. И сквозь стеклянные двери увидела Брэма. Он сидел за письменным столом, глядя в пустоту. Когда она ворвалась в комнату, он словно взметнулся из-за стола.

— И это — любовное послание?! — завопила она.

Брэм нерешительно кивнул. Лицо его было бледным как полотно.

Она уперла руки в бока:

— Ты меня прикончил?!

Брэм с трудом сглотнул: очевидно, язык ему не повиновался.

— Ты… же… не думала… что я прикончу себя?

— И мой отец! Мой собственный отец хоронил меня!

— Он хороший актер. И… и поразительно порядочный тесть.

Джорджи скрипнула зубами.

— Я заметила пару знакомых лиц в толпе! Чаз и Лора…

— Обеим, похоже… — он снова сглотнул, — церемония понравилась.

Джорджи воздела руки к небу:

— Не могу поверить, что ты убил Скутер!

— У меня не было времени поразмыслить над сценарием. Лучшего ничего не придумалось, тем более что пришлось снимать без тебя.

— Еще бы!

— Все было бы сделано вчера, но твоя фиктивная дочь с лицом ангелочка повела себя как примадонна. Хуже чирья на заднице. Не представляю, как мы будем с ней работать. В «Доме на дереве» она играет ребенка, над которым издевается садист-отец.

— Великая маленькая актриса, значит, — протянула Джорджи, скрестив руки на груди. — Присмотрись, у меня слезы на глазах.

— Если у нас когда-нибудь родится ребенок, который станет так себя вести…

— Значит, во всем будет виноват отец?

Брэм от удивления онемел, но Джорджи еще была не готова снять его с крючка, хотя в душе бурлили колючие пузырьки счастья.

— Клянусь Богом, Брэм, это был самый глупый, пошлый, банальный кинематографический мусор…

— Я подозревал, что тебе понравится.

Судя по виду, он не знал, что делать со своими руками.

— Тебе ведь понравилось? Это был единственный способ показать тебе, что я отчетливо сознаю, как обидел тебя в тот день, на пляже. Ты ведь поняла, правда?

— Как ни странно, да.

Его лицо исказилось.

— Тебе придется помочь мне, Джорджи. До тебя я никого не любил.

— Даже себя, — спокойно добавила она.

— Что там было любить? Пока ты не полюбила меня в ответ. — Он сунул руку в карман. — Я не хочу снова ранить тебя. Никогда больше. Но я уже сделал это. Принес в жертву то, что ты больше всего хотела. — Он снова скривился. — Элен тебе никогда не сыграть. Контракт подписан. Знаю, эта роль значила для тебя все и из-за меня ты ее не получила, но больше я ничего не смог придумать. У меня не было другого способа доказать, что мне нужна только ты, а не твое участие в картине.