Гурджиев и Успенский - Аркадий Борисович Ровнер

поездка в Канны, которая закончилась тем, что по пути на юг пьяный водитель ехавшего навстречу грузовика врезался в машину, в которой сидел Гурджиев. По самым скромным подсчетам, Гурджиеву шел семьдесят второй год. Его привезли домой со сломанными ребрами, раздробленным черепом и кровью в легких. Трудно было поверить, что он сумеет выжить. Но на глазах у изумленного Беннетта “старый волк”поставил себя на ноги. “Мы с женой наблюдали потрясающее изменение, – вспоминает Беннетт. – До аварии он был тем загадочным Гурджиевым, которого мы знали и о котором ходили самые невероятные истории. В течение четырех или пяти дней после аварии, казалось, он не испытывал нужды играть роль или прятаться за маской. Тогда мы почувствовали его необычайную доброту и любовь к человечеству… Он казался нам прекрасным существом из другого и лучшего мира[522]”. “Его выздоровление было столь полным, – вспоминает Дороти Карузо, – что он выглядел после аварии моложе, чем до нее”[523].

Через некоторое время Гурджиев предложил Беннетту привезти к нему всех своих английских учеников. Начались еженедельные паломничества из Лондона в Париж толп беннеттовских учеников и соответствующая гурджиевская “стрижка овец”. Тогда же Гурджиев заговорил с Беннеттом об интерпретации образа Иуды Искариота, предлагая ему увидеть себя в этой роли. “Иудами” Гурджиев называл тех своих учеников, которые начинали учить сами, искажая учение и тем самым изменяя учителю. Такими “Иудами” были для Гурджиева Успенский и Ораж, и таким “Иудой” стал теперь Беннет, у которого было больше учеников, чем когда-либо у Успенского.

В октябре 1948 года Гурджиев совершил свой последний визит в Америку. Там опять состоялась серия встреч, застолий и скандалов, которые были необходимыми элементами его американских визитов. Он ошарашил учеников Успенского, уехавшего из Америки в 1946 году и скончавшегося в 1947 году в Лондоне, назвав его Иудой и заявив, что “он умер как собака”. Выражение это было воспринято некоторыми в плане похвалы, так как “четвертый путь” иногда интерпретировался как “путь собаки”, или путь самоуничижения и борьбы с гордыней. Большинство американских последователей были очарованны постаревшим Гурджиевым. На “среднего американца” Ирмиса Попова особенно сильное впечатление произвели объяснения Гурджиевым “закона наоборот”, требующего от тех, кто идет “четвертым путем”, делать все “наоборот”, т. е. не так, как человек номер один, два и три. Другая идея Гурджиева, о которой с восторгом пишет Ирмис Попов, это идея “сознательного страдания”, которое дает человеку огромную силу. Этого ученика волновали два вопроса, бывшие в то время предметом обсуждения в гурджиевских кругах, а именно – что было причиной разрыва Успенского с Гурджиевым и каким образом с Гурджиевым произошла автомобильная авария. Отвечая на них в ортодоксальном гурджиевском духе, он утверждал, что Успенский, порвав с Гурджиевым, действовал “механически” и что Гурджиев сознательно выбрал для себя автомобильную аварию для того, чтобы победить “закон случая” и тем самым “освободиться от него”[524].

Вернувшись из Америки в Париж, Гурджиев возобновил свои застолья и чтения, однако усиливающиеся боли требовали от него более спокойной жизни. Ученики советовали ему поехать отдохнуть в Калифорнию. Гурджиев отвечал: “Может быть, в Калифорнию, может быть, дальше”. Между тем издание “Рассказов Вельзевула” было уже почти готово, и одновременно шли переговоры о покупке имения с тем, чтобы развернуть в нем новую работу. Джон Беннетт читал в Англии лекции на тему “Гурджиев – творение нового мира” и обещал Гурджиеву, что со дня его рождения начнется новая хронология, а мадам де Зальцман летала в Лондон учить новых английских последователей гурджиевским “движениям”. Гурджиев собирался снова плыть в Америку 20 октября 1949 года, но в день отъезда изменил свои планы и остался в Париже.

За две недели до смерти Гурджиев попросил шофера отвезти его в русскую церковь на рю Дарю и долго молча сидел перед ней снаружи. С каждым днем он чувствовал себя все хуже, но докторов прогонял и от лечения отказывался. В последние дни, когда он уже не вставал с постели, ему принесли сигнальный экземпляр “Рассказов Вельзевула” и дали подержать книгу в руках. “Я оставляю вас в хорошеньком хаосе”, – как будто бы сказал он окружившим его постель ученикам перед смертью.

Он позволил отвезти себя в американский госпиталь в Ньюили. Когда его несли на носилках к санитарной машине, он не лежал в них, а сидел, выпрямив спину. Вышедшим взглянуть на него соседям он отсалютовал словами: “Vive la vie!”

Гурджиев скончался в госпитале 29 октября 1949 года. Умирая, он невероятным усилием приоткрыл веки и взглянул на собравшихся вокруг постели учеников, как будто бы говоря им этим взглядом: мы с вами знаем, что все это иллюзия и что печаль недостойна человека.

Книги и новые акценты Гурджиева

Литературная деятельность Гурджиева началась неожиданно, однако не на пустом месте. Она была плодом сознательного решения Гурджиева, который никогда прежде не занимался ею. По его словам, многие люди рассматривали его “как достаточно хорошего учителя храмовых танцев”, но теперь он стал “профессиональным писателем” и собирается писать “очень много”. Судя по всему, это был хорошо начитанный, хотя вовсе не книжный человек, ставящий перед собой практические задачи и решающий их волевым действием. О его широкой начитанности и ярких литературных задатках говорят многие факты. Прежде всего об этом говорят его искушенные космогонические, психологические и музыкальные построения, демонстрирующие знакомство Гурджиева с оригинальными древними и новыми идеями и прекрасное умение с ними работать. Мы знаем о его заимствованиях из различных теософских и оккультных концепций и о его способности устной обработки этих концепций, например, концепции космогенезиса и концепции четырех тел.

Препарирование Гурджиевым этих и других идей шло по пути отказа от архаического словоупотребления, от привычных и потому обедненных смысловых сочетаний, с одной стороны, и опиралось на пародоксальные риторические приемы и смелую, выразительную терминологию, способные привлечь и удерживать внимание его собеседников, с другой. Все эти свойства говорят о прекрасном владении широким объемом теоретического материала, а также о талантах практического психолога и оратора. Речь идет об особого рода таланте – об умении создавать концептуальные и риторические построения и использовать их для влияния на собеседника или читателя. Такого рода влияния часто опираются на магнетические способности, выражающиеся в том, что иногда определяют как воздействие флюидов или силу присутствия. Писательский дар имеет с этими способностями много общего, однако требует специфических данных, которые не всегда идут рука об руку с риторическими и магнетическими талантами.

Написанное слово живет по своим законам и обладает специфической магией, основанной не на актуализированной фонетике и не на флюидном или вибрационном воздействии, а на фонетике виртуальной и замедленного действия. Иными словами, удержание