Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

от омерзения. Пейте свой чай и постарайтесь думать, что суд не бесконечен…

– Элиза, – повернулся я к девушке, – а вы решили, как поступите после суда?

– Да, – кивнула она, – в одной газете я видела объявление о сдаче в Плесе дома внаем. Милый городок! Я когда-то проездом была там на гастролях с труппой театра… Думаю, начинать все заново нужно оттуда. Стратон, мой муж, обещал расторгнуть наш брак, но, пусть это дело не одного года, меня мало волнуют бумаги. Кое-какие сбережения у меня есть – их вполне хватит на пару лет оплаты вполне приличного дома. Кое-какие украшения тоже вполне подойдут для продажи. Жизнь в подобных городках недорога, а излишне тратиться я не собираюсь. Как видите, я все продумала! Я так давно мечтала жить одна, что обратно уже не поверну.

Девушка положила передо мной золотой перстень с ярким красным камнем. Он переливался в тусклом свете лампы и казался мне таким же зловещим, как и все предметы, тени, запахи и звуки сегодняшнего дня. Я взял прощальный подарок Корзунова в трясущиеся руки и снова принялся осматривать его со всех сторон.

– Корзунов упомянул, что под камнем должен быть тайник, – я попытался отыскать рычаг, приводящий в действие крошечный скрытый механизм, но пальцы мои меня не послушались.

Забрав у меня перстень, Элиза дотронулась до оправы рубина и сдвинула камень в сторону.

– Только будьте осторожны, – она возвратила мне украшение, – не просыпьте его содержимое и не испачкайте руки…

Под камнем действительно было спрятано небольшое углубление размером с пшеничное зерно. Сейчас оно было пустым, и лишь на стенках и дне крошечного тайника прилипло несколько маленьких буро-коричневых крупинок.

– Я бы сочла этот перстень большим раскаянием, чем саму исповедь моего несостоявшегося убийцы, – вздохнула Элиза.

– Нужно сделать так, как он сказал, – ответил я, осторожно закрывая тайник. – Выходит, Шиммер носит такой же перстень…

– Да-да, припоминаю: я видела у него на руке похожее кольцо…

– И вы сможете свидетельствовать об этом в суде?

– Полагаю, да.

– Прекрасно, Элиза, просто прекрасно!.. – я обессиленно откинулся в своем кресле.

– Вы плохо выглядите, Марк Антонович, вам нужно отдохнуть. Устраивайтесь на ночь, а я разбужу вас утром, – Элиза поднялась, налила в чашку еще чаю и понесла ее в спальню, где на кровати лежал раненый студент Данилевский.

Избавившись от сюртука и сапог, я накрылся пледом, принесенным мне Элизой, и почти мгновенно провалился в черный тягучий сон, похожий на клубящееся темное ватное облако и не принесший мне ни малейшего успокоения или облегчения: в нем мне слышались глухие обрывки тяжеловесной речи князя Кобрина, хрипов Корзунова, восклицаний Данилевского, стонов Элизы и слов Аглаи, брошенных мне в лицо прямо перед нашим расставанием…

…Наутро Андрей выглядел слабым, был бледен, но по своему обыкновению старался не подавать признаков уныния и даже пробовал подшучивать над собственным положением. Петр Дмитриевич, осмотрев племянника, решил пока что не приглашать врача повторно, но, покидая нас, пообещал немедленно направить к дому охрану в штатском и попросил присылать за ним сразу же, если положение Андрея вдруг ухудшится.

К полудню, вслед за прибытием трех агентов, посыльный доставил мне письмо от Конева. В нем адвокат сообщал, что ближайшее заседание суда перенесено на две недели по причине скоропостижной смерти важнейшего из свидетелей со стороны истца, а именно Александра Тихоновича Корзунова, тело которого «было доставлено вчера в морг при Екатерининской больнице с признаками гибели вследствие заболевания холерой».

А еще Конев в своем письме упоминал о том, что со вчерашнего вечера никто не видел ни на службе, ни дома уже знакомого нам достопочтенного доктора – профессора Николая Карловича Шиммера.

Глава XXIV

Пару дней спустя, ясным погожим морозным утром в дверь моего номера у Прилепского постучал нарочный и протянул мне записку.

Закрыв за визитером дверь, я не без труда сумел распечатать все еще отекшими и ноющими пальцами нежданное послание.

На вырванном из записной книжки листе размашистым почерком было начертано следующее:

«Как бы вы себя ни чувствовали и какие бы дела вас ни занимали, бросайте все и безотлагательно приезжайте к Бубновскому.

П.Д. Данилевский».

…Дверь этого необычного заведения отворил уже знакомый мне швейцар. После того, как я, покашливая, назвал себя, он, взглянув на мою покрытую ссадинами физиономию, понимающе кивнул и повел меня вниз.

Как и прежде, у входа в одну из каморок мой провожатый остановился и постучал. Открыл ему какой-то молодой человек в полицейском мундире. Окинув меня взором с головы до ног, он молчаливым жестом пригласил меня войти в комнату.

Внутри в тусклом свете пары керосиновых ламп я увидел судебного следователя. Данилевский-старший прохаживался из угла в угол, хмуро надзирая за тем, как двое нижних чинов в черной форме внимательно изучают помещение, записывая результаты своих наблюдений в толстые потрепанные блокноты.

В центре комнаты стоял стол, на котором красовалась бутылка вина и поблескивало серебряное блюдо с виноградом; тут же искрился своими гранями хрустальный лафитник на украшенной золотом ножке. На приставленной к столу широкой лавке лежал человек в дорогом костюме английского сукна, белоснежной накрахмаленной сорочке и сапогах, начищенных до зеркального блеска. Лицо его было закрыто вышитой кружевом салфеткой.

Когда я вошел, над лежащим, зажав в руке какой-то стальной инструмент, склонился седовласый бородатый мужчина в котелке, пальто и с пенсне на носу.

– Проходите, Марк Антонович, поскорее, – обернувшись ко входу, проговорил следователь. – Я не должен впускать сюда посторонних, но сегодня я сделаю для вас исключение. Уверен, – он пристально посмотрел на швейцара, – что ваш визит останется в тайне…

Тот едва заметно поклонился и исчез за дверью.

– Меня вызвали сюда в пятом часу утра, – продолжил Данилевский-старший, подходя к столу. – Я бы не приглашал вас насладиться созерцанием рутинных подробностей моей профессии, если бы не личность нашего сегодняшнего героя.

Он склонился к вытянувшемуся на лавке человеку в костюме и приподнял салфетку, покрывавшую его голову.

Я бросил взгляд на желтое заострившееся лицо с тонкими холеными усиками и устремленными в потолок темной каморки остекленевшими глазами:

– Кто это?

– Знакомьтесь, – ответил следователь, – Всеволод Константинович, младший князь Кобрин.

– Он что, мертв? – задал я совершенно излишний вопрос.

– Несомненно.

– Его убили?

– Это едва ли. Он явился сюда один и все время тоже оставался здесь в одиночестве.

– Что же тут произошло?

Не удостоив меня ответом, следователь повернулся к медицинскому эксперту, который, собрав свои инструменты в кожаный саквояж, подошел к нам:

– Лев Филиппович, вы закончили?

– Да, Петр Дмитриевич, – ответил тот. – Думаю, можно приглашать на место происшествия господ полицейских.

– Благодарю вас! Сейчас только