Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

сидевшая рядом старушка добавила: – Мы вообще ничего не едим, мсье.

Через час явился на ферму лавочник.

– Мадам… Угодно вам сахару, макарон, риса, сардин, вина, сидра?

– Нет, нет, не надо, мсье.

Затем пришел булочник.

– Сколько вам приносить хлеба по утрам, мсье?

– Нам хлеба не нужно, дорогой.

– Значит, приносить вечером?

– Нет, и вечером тоже не нужно.

Весть о том, что в Ба-Эльбеф-де-ла-Тур-сюр-Сэн приехали странные люди, которые ничего не едят, распространилась по деревне с ужасающей быстрой. В первый день мсье и мадам Карро, конечно, не хотели верить тому, что гости их вообще ничего не едят. Наверно, привезли что-нибудь с собой из Парижа.

Но дальнейшие наблюдения установили, однако, что постояльцы говорили правду. Мадам Карро, убирая по утрам комнаты, совершенно случайно пересмотрела содержимое всех чемоданов. Оказалось, ничего, кроме белья и домашних вещей. Кроме того, в продолжение нескольких вечеров мадам Карро забиралась в свой сарай, приставляла к стене лестницу, долго смотрела через щель в окна квартирантов: не едят ли они тайно ночью? Но и это не привело ни к чему. Русские что-то читали, говорили, спорили, играли в карты. Но еды никакой не было.

Чтобы проверить, не питаются ли русские где-нибудь вне фермы во время прогулок, в Ба-Эльбеф-де-ла-Тур-сюр-Сэн было мобилизовано пять подростков: три мальчика и две девочки, которые должны были ходить по пятам иностранцев и следить: не спрятана ли у них провизия в соседней роще или на маленьком холме Мон-дю-Диабль.

Однако и тут ничего не раскрылось. Дети ходили, русские с ними мило беседовали, как-то даже купили для них в лавке несколько плиток шоколада. А себе ничего.

Несколько раз за это время у лавочника Робера происходили совещания. Мадам Карро утверждала, что квартиранты их вампиры, пьющие по ночам чью-то кровь. Мсье Карро возражал, говорил, что квартиранты на вампиров не похожи, но что они, должно быть, привыкли в России ничего не есть и никак не могут отвыкнуть от этой привычки. А что касается лавочника, то тот хмуро качал головой, замечал, что все это не спроста, что быть может это совсем не русские, а немцы, что, по всей вероятности, готовятся они внезапно напасть на Ба-Эльбеф-де-ла-Тур-сюр-Сэн. А гард шампэтр[372], мрачно стоявший тут же, слушал, мычал что-то, и в конце концов заявил, что не потерпит этого безобразия, примет меры, сообщит комиссару.

* * *

– Господи! Как вы помолодели, Дмитрий Петрович! – изумленно восклицал сослуживец Канюгина. – Что с вами? Куда вы ездили во время отпуска?

– В Нормандию, дорогой мой, в Нормандию. Голодал со всей семьей по системе Алексея Суворина. Да что я! Вы бы посмотрели на жену, на дочь, на бабушку… Замечательное средство. Моей подагры, как ни бывало. У бабушки боли в желудке прошли. И как выгодно, подумайте, дорогой мой: пятьсот франков чистой экономии, несмотря на дорогу и наем помещения!

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 8 июля 1935, № 3687, с. 3.

Табль-д-от[373]

Люблю я эти русские пансионы во время летнего отдыха.

Придешь из Парижа в местность с прекрасным воздухом, с очаровательными прогулками, с торжественной тишиной. И сразу переменяешь обстановку. Окунаешься в новую жизнь, исцеляющую от неврастении.

Дома, в Париже, все уже налажено, все до тошноты привычно. А здесь – все свежо, ново, занимательно. И масса нахлынувших впечатлений.

Где умываться – неизвестно.

Каким образом взять ванну – непонятно.

Когда нужно вставать – неясно.

Где находится выключатель, никто не знает.

А главное – табль-д-от с яркими живыми впечатлениями, тоже нахлынувшими.

Сидишь, ждешь пять, десять, двадцать минут, пока подадут следующее блюдо. И за это время всякого рода неизведанные развлечения. Чья-то собака тычет мордой в колени. Какие-то дети ревут. Котенок ходит по столу. Кто-то за другим концом стола громко чавкает и ревет басом:

– У меня, батенька, в Париже…

* * *

Вот единственно, что немного раздражает меня в русских пансионах, это – вруны. Вруны везде существуют, конечно. Определенный процент их обязателен в каждом хорошо организованном коллективе.

Но в других случаях с врунами всегда можно как-нибудь полюбовно устроиться. Приходить тогда, когда их нет. Бывать там, где они не бывают. А в пансионах с обязательными обедами и ужинами – от врунов уже не уйти. Одно из двух: или не обедай, или внимательно слушай.

Вот, например, этот самый бас, который каждый день говорит: «У меня, батенька, в Париже…» В сущности, недурной человек, наверно. А послушаешь его неделю, другую, и с горечью начинаешь чувствовать, что с нервами у тебя опять нелады и что отдых как будто бы вырождается в какую-то другую, слишком тревожную форму существования.

Я не придирчив, отнюдь нет. Я охотно допускаю, что каждому человеку нужно хоть когда-нибудь немного соврать. Кажется, это говорил Достоевский, а если и не говорил, то мог сказать. Я совсем не обижаюсь, например, на собеседников, когда они преувеличивают размеры своих бывших имений или повышают себя в чине, или называют себя профессорами, будучи только магистрантами. За восемнадцать лет, в самом деле, все это легко могло произойти, если бы не было революции: и имения округлились бы у хорошего хозяина; и чин у каждого был бы значительно выше; и магистрант от приват-доцента уже дошел бы до ординарного профессора.

Это все пустяки.

Но вруны, хвастающие не прошедшими временами, освященными давностью, а кичащиеся нынешним реальным положением – это уже слишком. Это непереносимо. Прежде всего, неприятно за себя: почему он считает тебя дураком? А затем жутко каждый раз за него: а вдруг сорвется? Впадет в противоречие? Ведь врать систематически, непрерывно, настойчиво – это целая наука, это требует от вруна огромного напряжения памяти, внимания, сил, изучения своих собственных слов. У хорошего вруна все должно быть построено в гармоничную дедуктивную систему. А легко ли это? И главное: к чему себя мучить?

* * *

Впрочем, не люблю я за табль-д-отом и другую категорию людей: очень правдивых. Они тоже почему-то действуют на нервы.

Начнет муж рассказывать какой-нибудь смешной случай. Разукрасит рассказ художественным вымыслом по мере своих сил:

– И вот, понимаете, господа, стою я, разинув от удивления рот. Волосы взъерошены. Глаза выкатились…

– И вовсе у тебя волосы не были взъерошены, – солидно поправляет жена. – И вовсе глаза не выкатывались.

Что за странная порода этих кристально-правдивых людей! Кажется, нет на свете ничего скучнее их честности, убивающей полет фантазии, стремление к украшению жизни. Безусловно, если бы мы все, без исключения, не знали лжи, не существовало бы в мире никакой художественной правды. Не было бы красоты. Нет, подальше, подальше от таких пансионерок, как эта ужасная дама!

* * *

Впрочем, есть еще один тип непереносимых людей, отдыхающих в пансионатах и обязательно занимающих всех за столом: это болтуны.

В первый день или во второй, еще ничего. Забавно. Но на десятый, на четырнадцатый… Господи! Откуда столько звуковой энергии? К