Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

Герасим удержался, что бы не фыркнуть. Быть верным кому-то левому в планы не входило.

— Я вас понял, — кивнул Док. — Кому — думаю, вопрос очевиден? И что в этой понятия входит, — вздохнул, чуть приосанившись. — тоже хотелось бы знать.

Герасим удержался, что бы не фыркнуть. Быть верным кому-то левому в планы не входило.

— Я вас понял, — кивнул Док. — И что в этой понятия входит, — вздохнул, чуть приосанившись. — хотелось бы знать.

Про Шишкина говорили многие и многое. Одни — что он свинья, с которой не стоит иметь общих дел, крыса и вообще Последняя опущенная сволочь. Другие — отзывались с уважением, потому Док мнения об этом человеке так и не выстроил. Знал общие сведения, подслушивал разговоры, но на прямую никогда не сталкивался. Герасим — тем более. Герасиму вообще хватало ринга и наркотиков с местными начальством, дальше он не лез.

Владислав, казалось, искренне удивился — над ним хотят посмеяться или действительно не понимают? С другой стороны, какие-то вещи и правда могут быть не очевидны.

— Шишкин сказал убрать виновного в сливе информации, но имени не называл. Вы всё равно работаете на него, а он заботится о безопасности своих людей, даже если они подчинённые подчинённых подчинённых. Ведь безопасность его людей равна его безопасности — так говорит он сам.

Владислав почему-то поглядел на Геру — зелёный ирокез казался ему совершенно неуместным ребячеством. Возможно, тем самым, которое мешает подняться выше по социальной лестнице — а Герасим был явно умнее прочих братков — но воспитание и свойственная угрюмость не позволяли Владиславу высказываться. Не его дело.

Доктор на всю эту тираду только кивнул, не особо поверив в последний пункт. Максимум чему могла быть равна безопасность его людей — репутации. Плох тот глава, что подставляет своих направо и налево. Долго не усидит.

— Мы, так понимаю, можем быть свободны?

Доктору ужасно хотелось добраться до ближайшего магазина и перебить металлический привкус хотя бы простой водой, не говоря уже о сухости, которую кровь в купе с вином вызвала. Герасиму просто хотелось свалить подальше, он предпочитал не высовываться лишний раз и столь пристальное внимание не радовало. Быть в тени и на подхвате парня всегда устраивало.

— Давно уже, — хмыкнул-таки Владислав.

Доктор вышел, не оборачиваясь. Ощущение некой незавершённости отпускать его отказывалось совершенно — может дело в оставленном напитке? Прекрасный всё же коктейль — он про себя усмехнулся. И дело даже не во вкусе, а в ощущениях, бурлящих внутри тех, кто это увидел.

— Ты псих, — заключил Герасим, едва под подошвами заскрипел мартовский снег, подмороженный ночью. — Я, блять, даже охуел на секунду.

— Я не псих, — как будто обиженно ответил Доктор. — Просто не стоит меня принижать. Ненавижу это. Да и на тебя ещё нагнали... Я же говорил, что без пиздеца не обойдётся. Херня твои карты, — зло передразнил он фразу друга. — Попизди мне теперь.

Герасим не нашёл что ответить — просто виновато улыбнулся, махнул рукой и полез в мобильник искать каршеринг. Тачку, на которой они сюда приехали, уже кто-то увёл.

— Ты ко мне?

— Ага, — Доктор хмуро закуривал. — Мать будить не хочу, а вот пожить ещё — очень даже...

Готовить этот митинг было уже куда проще. Достаточно было нескольких подброшенных листовок, некоторых усилий Изи в интернете — и люди начали распространять информацию сами. Молва разносилась быстрее, чем её разносили. В конце концов, Ворон махнул рукой и приостановил бурную деятельность — раз оно так, то лучше лишний раз не возникать. Лёхе была отдана необходимость готовить речь, Мел и Марц придумывали, чем занять своих людей.

А народу только это было и нужно. Повод собраться и повод сорваться, повод поделиться болью, продемонстрировать себя. Повод попытаться что-то изменить с ощущением безопасности и поддержки: ведь те, кто это организовали, точно знают, что делают. На деле же всех вели одни и те же желания, стремления, и все стекались на одну площадь, потому что не сделай это эти ребята — сделали бы другие. Никакой безопасности и в помине не было, её не существовало в мире вообще, её только продвигало, как красивую иллюзию, государство, а сейчас она же обернулась против него. Государство должно быть человечным, люди должны защищать людей, и сейчас народ был своим государством, защищал сам себя и чувствовал себя в безопасности. А те, кто остался наверху — стали диктатурой.

Безопасности и в помине не было, но кого это теперь останавливало?

И люди приходили. Собирались уже не медленно, а заранее, на площадь стекались сразу группами, с плакатами с лицами погибших друзей и родственников, с корзинами редких живых цветов, искали взглядом кого-то, кого можно было утешить — и утешали. Особняком приходили рослые мужчины с прямой спиной, держались в некотором отдалении друг от друга, вглядывались в толпу. К одному из них подбежала девочка, он взял её на руки и посадил на плечо.

Люди были рядом с друг другом и хотели, чтобы так и оставалось. На площади воцарилась атмосфера единения и спокойствия, веры в свои силы, возвышенного — хотя до сих пор многих тошнило от этого слова — настоящего патриотизма. Единое народное Государство дышало, в груди его билось от восторга народное сердце, оно было живым только благодаря живущим в нём людям. Всё же, в кои-то веке, было живым.

А вот один щупловатый парнишка, пробирающийся сквозь толпу живым особо не выглядел. Он пришёл без плакатов, неброский, незаметный. Сутулился, оглядывался, слонялся. Сам не понимал зачем пришёл, но узнал о митинге едва ли не в последний момент — тут же сорвался с места, на ходу натягивая одежду. Люди на него не оборачивались, не замечали, считая своей частью — такой же венкой, капилляром или сосудом израненного сердца. Он не выглядел так, как будто ему нужна была помощь, прятался от колючего мира за чёрным коротким пальто и совал руки в карманы.

Парнишка наблюдал, как на площадь стекаются новые люди, немного нервничал, сжимал до боли кастет в кармане и тоже не понимал, зачем взял. Наверное, всё же осознавал, что митинг может прекратить быть мирным. А собирающиеся это понимали? Парнишка уверен не был, потому сглатывал, видя щуплых девчонок-ровесниц или даже младше. С уважением косился на тех, что постарше и с непониманием — на детей. Пока слонялся по толпе, на считал больше десятка школьников и ныло где-то в районе сердца собственного.

Кого он искал? Чьё лицо старался выцепить в толпе голубыми глазами, забирая за ухо прядь русых волос? Может разбитую брюнетку цивильного вида или кого-то ещё?

Ворон пришёл со всеми, в особенности — с Алисой, которую держал за руку, как маленького ребёнка, вроде тех, которых привели на площадь доверчивые люди. Но затем сразу нахмурился, встрепенулся и без объяснений нырнул в толпу. Скоординировать боевиков, раз уже Шишкин сдержал своё слово, послушать, о чём говорят, найти взглядом компанию молодых ребят в грязных одеждах — надо же, и сейчас здесь — а потом вдруг наткнуться на чертовски знакомую со спины фигуру, на удивительно знакомые волосы, размер головы...