Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Надежда Александровна Лохвицкая

здесь, — сказала я. — Но если это может вас успокоить, то поверьте мне: я даю вам честное слово, что не пойду. Я через три дня еду в Москву.

У нее опять задрожали плечи, и опять показалось мне, что она плачет.

— Спасибо вам, дорогая, дорогая…

И, быстро нагнувшись, она поцеловала мне руку.

Вскочила и ушла.

«Нет, это не Вырубова, — подумала я, вспомнив, как та ждала меня на вечере у знакомых. — Нет, это не она. Вырубова довольно полная, и главное — она хромает. Это не она».

Я разыскала хозяйку.

— Кто эта дама в маске, которую вы мне подсунули?

Хозяйка как будто была недовольна вопросом.

— Как же я могу знать, раз она в маске?

Во время ужина черные домино исчезли. Или, может быть, просто сняли маскарадный наряд.

Я долго присматривалась к незнакомым лицам, ища губы, целовавшие мне руку…

В конце стола сидели музыканты: гитара, гармонь и бубен. Те самые. Распутинские. Цепь… нить.

11

На другой день пришел ко мне Измайлов, страшно расстроенный.

— Случилась ужасная гадость. Вот прочтите.

Дает газету.

В газете сообщалось о том, что Распутин стал часто бывать в кругу литераторов, где за бутылкой вина рассказывает разные забавные анекдоты о чрезвычайно высоких особах.

— Это еще не все, — прибавил Измайлов. — Сегодня был у меня Ф. и говорил, что его неожиданно вызвали в охранку и допрашивали, кто именно из литераторов у него обедал и что именно Распутин рассказывал. Грозили высылкой из Петербурга. Но что противнее и удивительнее всего, так это то, что на столе у допрашивавшего его охранника Ф. ясно видел тот самый листок — список приглашенных, — который собственной рукой написал М-ч.

— Неужели М-ч работает в охранке?

— Неизвестно, он ли или кто другой из гостей Ф. Во всяком случае, надо быть очень осторожными. Если нас и не будут допрашивать, то следить за нами, конечно, будут. Поэтому если Распутин будет писать или вызывать по телефону, то отвечать ему не следует. Впрочем, вашего адреса он не знает, да и вряд ли и фамилию хорошо усвоил.

— Вот вам и мистические тайны старца! Розанова жалко! Такой прозаический бытовой конец…

12

— Барыня, вас два раза кто-то по телефону нарочно спрашивал, — смеясь, говорит мне горничная.

— Как так — нарочно?

— Да я спрашиваю: кто такой? А он говорит: «Распутин». Кто-то, значит, подшучивает.

— Слушайте, Ксюша, если он еще будет подшучивать, отвечайте непременно, что я уехала, и надолго. Поняли?

13

Я скоро уехала из Петербурга. Распутина больше не видала.

Потом, когда прочла в газетах, что труп его сожгли, — вспомнила его, того черного, скрюченного, страшного колдуна:

— Сожгут? Пусть сожгут. Одного не знают: Распутина убьют, и России конец.

Вспомни… вспомни!..

Вспомнила.

Первый джентльмен

Памяти П. А. Тикстона

Он медленно уходил от нас, и мы долго смотрел ему вслед.

Долго смотрели. До тех пор, пока он не скрылся из наших глаз за последним поворотом, поворотом ввысь.

Тогда мы обернулись друг к другу и стали вспоминать и рассказывать о нем.

И вот эти воспоминания и рассказы были такие милые, ласковые, так хорошо было повторять и слушать их, что, может быть, не покажутся они скучными и для тех, кто лично не знал ушедшего.

А тем, кто его знал, хорошо будет вспоминать и, может быть, узнать себя в этих рассказах.

Павел Андреевич Тикстон по происхождению был англичанином. Когда началась война, он принял русское подданство. С точки зрения практичности это было нелепо.

Но не практичность диктовала ему этот поступок, а благородная любовь к стране, в которой он родился. В тяжелую минуту своей родины он захотел быть ее настоящим законным сыном. Он говорил, что Россия так много дала ему, когда была спокойна и счастлива, что теперь, когда она в горе, его долг, как джентльмена, разделить с ней заботы, нужду и опасности.

И он работал ночи и дни, пока революция не остановила механизм русской жизни. Ленин давно следил за его деятельностью и, очевидно, очень ценил ее, потому что, оказавшись у власти, сейчас же предложил ему видный пост. Для П. А. это было сигналом к отъезду.

К этому тревожному времени относится эпизод с очень известным деятелем русской эмиграции, Ф.

Ф. был приговорен к расстрелу и прятался где попало, бродя ночью по глухим площадям Петербурга, потому что никто из друзей не смел впустить его к себе. П. А. встретил его случайно — когда Ф. прятался у забора на Марсовом поле, увидел проезжавшего П. А. и окликнул его. П. А. повез его к себе и, рискуя расстрелом, много ночей прятал его. Ф., мы знаем, этого не забыл.

После любезного приглашения Ленина П. А. уехал с семьей на Кавказ.

Время было сумбурное. Власть переходила из рук в руки. То захватывали ее белые и били большевиков, то являлись красные и расстреливали белых. То налетали банды и вешали и тех, и других.

Как иллюстрация момента, укреплена была на двух столбах при въезде в Кисловодск огромная вывеска: «Добро пожаловать в первую народную здравницу».

А по обе стороны вывески, на обоих столбах, в художественной симметрии, болталось по трупу повешенных.

Вот как-то нагрянули большевики, арестовали какого-то старика и повели расстреливать. За стариком бежал его двенадцатилетний сынишка и громко плакал и кричал:

— Вы не смеете папу убивать!

Сцену эту видел товарищ мальчика по школе — старший сын П. А.

Побежал домой, рассказал.

И вот ночью, собрав провизии и платье, пошел П. А. на розыски. И пошел не один, а взял с собой обоих мальчиков, своих сыновей, не побоявшись подвергнуть их смертельной опасности.

— Пусть учатся, что нельзя оставлять товарища в беде. Пусть вырастут джентльменами.

Мальчик прятался где-то за речкой, в кустах. Каждую ночь дети П. А. носили ему еду, пока, наконец, не удалось переправить его в безопасное место.

К этому периоду относится легендарная история, когда П. А. дал на чай своему собственному палачу.

Вот, вкратце:

Милиционер набросился на уличного торговца и, когда тот что-то возразил, выхватил револьвер. Видевший эту сцену П. А. ударил милиционера палкой по руке и вышиб оружие.

Конечно, П. А. немедленно арестовали и судили. Милиционер вдохновенно врал, будто П. А. призывал к восстанию и к избиению большевиков. П. А. приговорили немедленно расстрелять, и разрешено было этому самому «пострадавшему» милиционеру привести приговор в исполнение. Милиционер повел П. А. на Синие Камни и все только злился, почему тот не боится.

— Как же это можно вдруг не бояться? Ведь я ж тебя, такой-сякой, расстреливать