Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - Джульет Греймс

Стелла бдеть у гроба не пошла. Не в том она была состоянии, чтобы принимать соболезнования. Она и похороны-то еле выдержала. За сорок пять лет ни единой слезинки – даже когда первенца в могилку опускали; а тут как прорвало. Раньше казалось, Стелла весь мир в кулаке держит; теперь выяснилось, что она даже себя не контролирует. Рыдала истерически, по-детски совсем, сотрясалась всем телом, так что ребра ныли. Горло сорвала на криках – во рту стал ощущаться вкус крови. Остановиться не могла, задавалась вопросом: может, призрак Ассунты ее терзает? Потому что Стеллина не в меру эмоциональная мать слезами любое горе горькое смывала. Но только не это – наигорчайшее.

В спальне Стелла закрыла жалюзи, навалила на голову одеяло. Не ела и даже воды не пила. Не ходила в туалет – нечем было, из-за обезвоживания. Спальня пропиталась запахами шелушившейся кожи, слез, немытых волос.

В те черные дни Стелла вспоминала, как Ассунта отреагировала на бегство Луи и Куинни. Окровавленные волосы, рвотная лужа, перемазанные фекалиями стены вставали перед мысленным взором. Мать тогда уподобилась животному, и Стеллу это шокировало. Не должны люди так себя вести, это варварство, думала тогдашняя Стелла. Теперь она все поняла. Жаль, что ей самой не дано исторгнуть горе из кишок, выдрать с мясом. Стелла привыкла считать себя сильной, а тут выясняется, что истинной силой обладала Ассунта. Вот кто себя контролировал! Стелле, увы, не дано элементарного – способности изгонять собственных демонов.

Рана оказалась из тех, что не подлежат врачеванию. Стелла так и не смирилась с утратой. Ни проблеска надежды на избавление и сплошные «больше никогда» – с этих слов начинались теперь едва ли не все фразы. Больше никогда не увидит Стелла заговорщицкой Ассунтиной улыбки, не услышит девчачьего смеха. Больше никогда не посплетничает с мамой на веранде. Больше никогда не учует с порога аромат ее соуса. Больше никогда прохладная ладонь не ляжет Стелле на лоб, а тихий голос не прошепчет заговор от сглаза. Больше никогда Ассунта не погладит старшенькую по плечу, побуждая встряхнуться и проще смотреть на суету мирскую.

Бернадетта еще не видела Стеллу такой. Да и никто не видел.

Бедная девочка пыталась влить Стелле в рот хоть ложку супа, хоть глоток воды. Она и сама плакала, потому что любила бабушку. В своем горе Стелла вдруг поняла, что отдалилась от дочери, что с самого начала была никудышней матерью. Ну и плевать.

– Мамочка! – всхлипывала Берни. – Пожалуйста, не пугай меня!

«Погоди, – думала Стелла, – жизнь еще не так напугает». В окно виднелась часть улицы и дом, в котором больше не было Ассунты. «Жизнь – штука страшная, – развивала Стелла свою мысль. – Человек в ней один-одинешенек. Какая разница – позже Берни это усвоит или прямо сейчас?»

Отныне Стелла прикладывалась к бутылке, когда чувствовала в этом потребность.

Малютку Боба она потеряла и не ведала тогда, справится ли с горем. Потом ушла Ассунта. До смерти матери Стелле и не снилось, что человеку может быть настолько худо.

Разумеется, летом семидесятого ей не снилось также, что буквально через полгода судьба вновь обмакнет кисть в черную краску и нанесет на Стеллино существование дополнительный затемняющий слой. Если конкретнее – Нино погибнет в джунглях далекого Вьетнама. Стелла не знала, что уже видела сына в последний раз – тогда, перед погрузкой на судно «победителей» военной лотереи.

Итак, Ассунта умерла. Тони, полубезумный диабетик-живодер, в счет не шел. Стелла по доброй воле увязала в трясине алкоголизма. На Олдер-стрит рулили вульгарные дочери Джо и отпрыски Кармело с несносными подростковыми ухватками – грубые, вонючие, на рычащих мотоциклах и гремящих, в хлам разбитых машинах.

Стелла все еще ходила с мужем к воскресной мессе и получала причастие, только не молилась. Пробовала, да, – но всякий раз чувствовала себя кем-то вроде городской сумасшедшей, которая в магазине сама с собой разговаривает.

Руки Бернадетты тряслись, когда она отсчитывала покупателям сдачу. Собака не шла у нее из головы. Если Пенни погибла, ничего, конечно, не поделаешь, однако Бернадетте требовалась определенность. Как ни крути, а надо мчаться домой – Антонио допрашивать. Девушка была уверена, что дед знает насчет Пенни.

Когда тревога сделалась невыносимой, Бернадетта позвала парня из отдела готовой продукции, чтобы подстраховал ее на кассе, и побежала разыскивать управляющего. Тот обнаружился в отделе деликатесов.

– Мистер Фастиджи, отпустите меня домой, пожалуйста. Я себя плохо чувствую.

Ложь? Вовсе нет. Бернадетте и впрямь было паршиво, поэтому она честно смотрела боссу в глаза.

Он окинул девушку критическим взглядом.

– С виду ты вроде здорова.

– У меня живот болит, мистер Фастиджи.

Чистая правда. На нервной почве в животе были колики.

Управляющий вздохнул. Парни из отдела деликатесов переглянулись: мол, всегда этих девчонок на раз с работы отпускают. Плевать на чужое мнение, мысленно фыркнула Бернадетта.

– А до половины первого не продержишься? – спросил Фастиджи. – Дженис должна прийти, она тебя сменит.

Часики Бернадетты показывали двенадцать с четвертью. Уж конечно, пятнадцать минут погоды не сделают.

– Хорошо, – произнесла Бернадетта. Вспомнила, что надо изображать страдание, и добавила: – Потерплю как-нибудь.

Часы на полке над телевизором пробили двенадцать тридцать. Стелла передернулась всем телом. Надо же, заснула, сидя на кушетке. Впрочем, спала она недолго, судя по приятному головокружению, по ощущению довольства, вызванному утренней порцией вина. Вязание упало, крючок выскользнул. Стелла подняла работу и задумалась: чем бы пообедать?

Вставая с кушетки, она скользнула взглядом за окно. Возле дома № 4 автомобиля не было. Значит, Микки укатила. Интересно, она и младших дочерей с собой взяла? Порой невестка оставляла малышек на несколько часов с Антонио; неужели всерьез верила, что старый хрыч – подходящая нянька? Антонио даже покормить их не догадается; он и сам-то не поест, пока ему на тарелку не положат да к носу не придвинут.

Стелле претило находиться в отцовском доме, но нынче она решила побыть заботливой тетушкой. Все равно сандвичи готовить; один или три – разница невелика. Тем более что других занятий нет.

Нетвердая на ногах после утренних возлияний, она, пожалуй, с излишней внимательностью посмотрела по сторонам, прежде чем пересечь Олдер-стрит. Отметила: лужайки настолько зелены, что кажется, их подсвечивают лампочками. Еще бы, при еженедельных-то дождях траве да не расти! Полный штиль был на улице, ни дуновения. Ладно хоть солнце подсушило Стеллин многослойный пот.

Она вошла не постучавшись. Через заднюю дверь попала прямо в кухню. Никогошеньки. Стелла двинулась на звуки включенного телевизора. Странно: в гостиной тоже пусто. Получается, Микки на сей раз увезла всех своих девчонок. Тем лучше. Стелла проверила обстановку и с чистой совестью может удалиться через парадную дверь. Однако в коридоре неожиданно обнаружилась маленькая Пэмми. В одних трусишках она сидела на полу по-турецки и возилась со старой «говорящей» куклой, заставляя ту «ходить» взад и вперед. Неужели Микки умышленно оставила девочку одну?