Сыны Каина: история серийных убийц от каменного века до наших дней - Питер Вронский

У сотен подобных журналов было кое-что общее: на обложки помещали фотографии профессиональных моделей, изображающих связанных жертв (детективные журналы), или безвкусные рисунки связанных женщин (мужские приключенческие журналы). Одежды обязательно должно было быть как можно меньше: мятое или рваное платье, задранная юбка, обнажающая голые бедра или ноги в чулках, выпирающая из-под тонкой ткани изорванной одежды грудь. На загорелом теле – крошечные капли пота, а исцарапанные и ушибленные ноги раздвинуты и обязательно к чему-нибудь прикованы или привязаны. Связанная модель находилась в пыточной камере или в подвале, на кровати или на полу или вообще на голой земле, если дело было на улице. Привязана она была к стулу, столу, дыбе или жертвенному шесту, а бывало и так, что ее держали в клетке или подвешивали под потолком темницы рядом с раскаленными докрасна кочергами и железными таврами, греющимися на пышущих жаром углях. Похотливые каннибалы привязывали ее к вертелу и зажаривали над пламенем или опускали в котел с кипящей водой, чтобы сварить и съесть, а безумные нацисты – пригвождали к хирургическому столу, чтобы ставить опыты и калечить тело. Лицо девушки было искажено страхом и покорностью: иногда она будто смотрела с обложки на своего невидимого обидчика, читателя-мужчину, словно его личная рабыня, которой можно овладеть по цене журнала{415}.

Все это восходит к фемицидным подземельям времен Великой охоты на ведьм 1450 – 1650 годов и связанным с ними садистским фантазиям.

Норм Истмен, один из художников обложек этих журналов в 1950-х, вспоминал в 2003 году: «Я часто задумывался над тем, почему они так циклятся на теме пыток. Наверное, она хорошо продавалась. Мне действительно было стыдно их рисовать, хотя я не уверен, что они принесли кому-то вред. Просто казалось очень странным занятием»{416}.

Девушки в этих откровенно женоненавистнических изданиях изображались только в двух классических парафилийных образах: как пленницы, связанные и принужденные к сексу против их воли, либо как сексуально-агрессивные женщины с глубоким декольте и зажатой в зубах сигаретой, которых нужно наказать или убить за их злонамеренную сексуальность. В пропитанном парафилиями мире «сального чтива» женщины делились на два типа: оскверненная святая Мадонна или же наказанная распутная блудница. Третьего не дано.

При этом журналы не прятались где-то за стойкой, не продавались исключительно в книжных отделах для взрослых и не предназначались для какого-то определенного круга читателей: они были такой же обыденной вещью, как яблочный пирог. Некоторые из них выпускались ежемесячным тиражом более двух миллионов экземпляров и открыто продавались повсюду: в газетных киосках, продуктовых магазинах, кондитерских, супермаркетах, на стойках в аптеках рядом с «Таймом», «Лайфом», «Нэшенел джеографик», «Попьюлар меканикс» («Популярной механикой») и «Лейдиз хоум джорнэл» («Женским домашним журналом»){417}. Они были абсолютно везде, где собирались мужчины и их сыновья: в мастерских, парикмахерских, зонах ожидания в автосервисах, почтовых отделениях, раздевалках и заводских столовых. На пике их популярности ежемесячно выходило более сотни подобных журналов, доступных читателям любого возраста.

И все это в стране, где по телевизору до сих пор даже на мгновение запрещено показывать обнаженную женскую грудь и ягодицы.

Помню, как в тусклом мире конца пятидесятых и начала шестидесятых, когда фотографии, фильмы и телевидение были в основном черно-белыми, мы с мамой ходили в местный супермаркет и я ждал ее у стеллажей со стопками цветастых журналов и комиксов со связанными «девами в беде» на обложках, что так и манили их полистать. «Продаются девочки», – гласил один из заголовков.

Мне было пять или шесть лет, и я понятия не имел о сексе, но помню, что эти образы вызывали где-то в глубинах моего рептильного мозга всплеск какой-то мощной первобытной мужской эйфории. Сейчас я осознаю, что это было полностью асексуальное побуждение к доминированию над чопорными и властными взрослыми дамами, которые возвышались надо мной и чье неусыпное наблюдение и контроль окружали меня, мальчика, со всех сторон: от нянь и медсестер до продавщиц и учительниц. Журнальные образы униженных женщин увлекали меня в фантастический мир, в котором женщин повергали в бессильное и уязвимо-растрепанное состояние.

Я был счастливым ребенком, у которого не было причин чувствовать себя обиженным, травмированным или злым: и женщины, и мужчины растили меня и воспитывали так, чтобы во взрослом возрасте я стал независимым и самодостаточным. Мне повезло: в детстве никаких травм или эпизодов насилия со мной не случалось. Но только представьте, что было бы, если бы жестокое обращение, унижение или какая-либо душевная рана слились воедино с тем мощным, примитивным, первобытным ощущением, которое я описываю. Что же тогда могло произойти и в какое темное русло я бы направил эти импульсы, подпитываемые постоянно видимыми образами? Если бы я злился на женщин или отчаянно жаждал контроля, мести или даже искупления, или, как говорил Джон Уильям Мани о сексуальной парафилии, если бы мне нужно было, чтобы моя «трагедия или травма превратилась в триумф»?

Почему после войны «Величайшее поколение» и его сыновья находили удовольствие в садистской и извращенной популярной литературе? Зачем вообще создавались подобные иллюстрированные журналы? Что случилось с нашими отцами и дедами на той войне? Какие мрачные тайны зашифрованы на страницах «сального чтива» – тайны, с которыми мужчины вернулись с последней «хорошей войны», но о которых не могли говорить открыто?

Только пятьдесят лет спустя, в начале двухтысячных, когда бóльшая часть военного поколения стала уходить из жизни, мы набрались смелости и начали впервые задаваться вопросами о том, что для них значило участие в этой примитивной войне, где требовалось извести врага под корень. И ответы на эти вопросы нам не понравились.

Тема, которую я затрону, настолько табуирована даже сейчас, что, кажется, здесь требуется небольшое предисловие: речь пойдет не о том, что делало большинство наших отцов, дедов и прадедов во время Второй мировой войны, а о том, какое зло, творимое небольшим количеством солдат, они видели и как потом им пришлось жить с этими воспоминаниями без возможности с кем-нибудь поделиться.