Молчи обо мне - Айя Субботина

То, что происходит сейчас между мной и Женей — естественный процесс. Первый кризис, первая разлука и первое испытание прошлым. Причем для нас обоих, только у нее это бывший мужчина, и какими бы крепкими ни были узы моего кровного родства, там, у Жени и отца Хельга, своя история с прошлым, в котором, видимо, было достаточно приятных моментов, раз она так долго горевала по этому мужчине. А общий ребенок — это навсегда. Как говорила одна моя знакомая: дети — это крепче, чем цыганский брак.

Но я помню, как сильно Женя волнуется, если я опаздываю написать, что задержался или что стою в пробке, поэтому отправляю ей короткое и простое сообщение: «Прилетели, все хорошо, очень устал, буду отсыпаться». А она ровно через минуту отвечает совсем сухим: «Ок».

Мы научились понимать друг друга без слов еще когда часто подогу зависали в офисе над каким-то ее проектом, куда я пытался вносить какие-то свои коррективы. Гораздо позже я понял, что любая ее задумка не нуждается в моих правках и на девяносто пять процентов уже максимально хороша, но тогда Женя насмерть билась за то, чтобы я не совал нос в ее дела, раз уж доверил такую должность. С тех пор многое изменилось, но это понимание «слышать» то, что написано сухими чернилами — осталось. Я сказал ей, что хочу побыть один, а она ответила, что тоже хочет одиночества.

На следующий день, пока мои юристы занимаются подготовкой документов для Анны, я делаю то, что должен был сделать сразу по приезду, но дал себе время «остыть». Потому что между слов, когда правда посыпалась из сестры, как горох из драного мешка, проскользнуло знакомое имя и, слово за словом, я узнал то, что сделало бы мю жизнь гораздо проще, если бы вскрылось год назад.

Я звоню Анжеле.

Бывшая помощница сбрасывает, отвечает сообщением, что как раз на важном совещании и перезвонит, когда будет свободна. Эти штучки мне хорошо знакомы: она частенько отвечала что-то подобное своим ухажерам, хоть в тот момент мы могли просто ехать в магазин за новым галстуком или за букетом цветов, или тупо пить вместе чай. Анжела сказала, что так она «набивает» себе цену. «Женщина не должна быть доступной», — ее любимая фраза. А когда я сказал, что нормальный занятой мужчина пошлет такую «недоступную» куда подальше, фыркнула и заявила, что я просто слишком выбиваюсь из шаблона, что я и есть тот самый процент исключения — и стал таким лишь благодаря ее усилиям.

Сейчас она пытается манипулировать мной, видимо думая, что я решил ее вернуть.

Глубоко в душе даже хочется разыграть спектакль, посмотреть, как она взлетит на рукотворный Олимп, а потом рухнет с него под шквалом моих «комплиментов», но я слишком вымотан последними событиями и едва держу себя в руках, чтобы не размазать Анжелу по стенке. Поэтому прячу телефон и позволяю себе расслабиться в ожидании звонка.

Она перезванивает ближе к вечеру: снова начинает тарахтеть о плотном графике и важной встрече «вот уже прямо сейчас, я и так опаздываю» и, не дав мне сказать и слова, намекает, что если я снова нуждаюсь в ее услугах, то нам придется пересмотреть и ее заработную плату, и рабочий договор. Буквально по всем пунктам.

— Обязательно, — соглашаюсь я, даже не меняя расслабленного тона, — как только поговорим об Анне. Которая живет в Амстердаме. Точнее, жила, потому что теперь она под крышей моего дома, как сестра. Хочу услышать твою версию событий. Вдруг, все не так страшно и моя вера в человечество когда-нибудь сможет воскреснуть.

После долгой паузы Анжела соглашается, но предлагает приехать к ней.

— У тебя же встреча, — напоминаю я, но она быстро говорит, что теперь уже не важно, потому что и так опоздала. — Я не приеду к тебе, Анжела. Жду тебя на набережной.

— Ты видел погоду? — возмущается она.

— Скажи спасибо, что Нева до сих пор не оттаяла, — уже грубо и сухо отвечаю я и заканчиваю разговор.

Анна сказала, что пыталась выйти со мной на связь, когда отец впервые попытался подложить ее под кого-то из своих картежных дружков. Что тогда у нее был только один способ меня найти — выйти на контакт с человеком, которого часто упоминал отец. И это, как ни странно, оказалась Анжела.

Я даже не удивился. Моя «верная помощница» так рьяно защищала мою репутацию и версию с отсутствием родственников, что пазлы легко складывались в картинку.

Анжела приезжает спустя час: в дорогом меховом манто, с камнем на безымянном пальце. Времени зря не теряла, а ведь почти десять лет нашего плотного сотрудничества говорила, что бережет себя для особенного мужчины. Вылепленного. Выпестованного. Подходящего ей, как туфель по заказной колодке.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Только у туфли вовремя прорезались глаза.

— Чтобы не ходить вокруг да около — да, я отфутболила эту девчонку, — с места в карьер начинает Анжела и демонстративно поднимает ворот. — Потому что вытаскивать на поверхность эту грязь было слишком глупо и рискованно.

Все же она правда умница в некоторых вещах. Был бы я мужиком попроще — сразу бы опешил. Раз женщина так активно принимает вину, может, она и не виновата вовсе? Может, так надо было?

— А отцу ее ты денежные переводы делала тоже ради меня? — интересуюсь я.

— Не понимаю… — Она ловит мой предупредительный взгляд и минуту жует губы, подбирая наиболее подходящее оправдание. — Я держала его подальше, потому что помнила, как сильно все это на тебя повлияло. Ты же сам говорил, что с их исчезновением твоя жизнь стала спокойнее.

— Говорил, — соглашаюсь я. — Не помню, чтобы просил вмешиваться, если вдруг они найдутся.

— Я многие решения принимала за тебя, и ты никогда не был против.

— Конечно, букет для очередной женщины или украшение для сотрудницы — это совершенно то же самое, что сестра, которую я начал считать мертвой, потому что так было проще.

Анжела фыркает, но все равно не понимает.

Я просто проект: мужчина, которого она лепила под себя. Я — ее Галатея, а всякие внезапные родственники, сотрудники и неожиданные назначения — это просто куски мрамора, которые она отсекала, не задумываясь, потому что без всего этого я был привлекательнее.

Если бы у меня случилось временное помутнение — и я вернул свою помощницу на ее прежнюю должность, она бы делала все то же самое. Даже яростнее, потому что так у нее была бы железобетонная уверенность в собственной значимости и необходимости.

— Ты понимаешь, что эту девочку могли сто раз изнасиловать, покалечить или вообще убить? Что пока ты преспокойно кормилась из моего кармана, девчонка ночевала на вокзалах, спасаясь от тупорылого папаши?

Еще одно откровение — ее спокойное передергивание плечами. Это громкое и без намека на сожаление: «Да, конечно, я все понимала».

— Лука, если ты ждешь, что я упаду на колени и начну заливаться крокодиловыми слезами, то ты ошибаешься. Я делала то, ради чего ты меня нанял: оберегала тебя и твою репутацию и получала деньги за это, а не за красивые глаза.