Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - И. Д.

слезы вдруг вырываются из самой глубины меня. В какое-то мгновенье, я как бы хочу пощупать себя, удостовериться, что это я, что все, что происходит, происходит действительно. Я вижу, что это я, но не верю!

Как совсем еще недавно я была маленькой девочкой, с косичками и бантиками, примерной ученицей средней школы № 6. Тогда жизнь казалась такой ясной, такой полной возможности счастья. Читая стихи на школьной сцене, танцуя в хореографическом кружке, я и не подозревала, как круто изменится жизнь, обнажив совсем другое лицо.

Как случился тот переход от ясности и гармонии к полупомешанной истеричке, нечеловеку, животному, истекающему слюнями и соплями???

Ответа на этот вопрос я не знала. Вид ярко освещенного, казавшегося хрустальным от обилия ламп, роскошного здания приводил меня в полное исступление, иссушал мою душу. Я слышала, как во сне, рев, дикий, заглушенный, скулящий рев животного, и в этом реве я узнавала свой голос, свою боль, свой конец.

Плюнь на гордость. Позвони ему. Что есть на свете важнее жизни?

А между тем я не могла позвонить ему. Только его любовь могла спасти меня, его физическое присутствие ничего изменить не могло, лишь принесло бы новые мучения. Как равнодушно, как спокойно он бросил меня, и ушел…

И тут счастливая и звенящая от дрожи догадка осенила меня: а что, если он поехал ко мне? А что, как он сейчас стоит у моего дома, волнуется и ждет?

Не помню уж, как нашла я метро, как добралась до вагона своей ветки. Войдя в вагон, я увидела, что одна в вагоне с каким-то бомжом, излучающим зловоние и о чем-то горько плачущем. Он тоже был пьян, как и я.

Неожиданно для себя я совсем другими глазами увидела сейчас этого бомжа.

Мне всегда казалось, что бомжи – это не люди или, вернее, какие-то второсортные, неполноценные люди. Сейчас я вдруг увидела, что между ним и мной – расстояние – один шаг. Неожиданно я обнаружила, что почти уже там же, где этот бомж: опустившаяся, потерянная, никому не нужная, ни на что непригодная, пьяная, не достойная называться человеком. Я вдруг поняла, что нормальные, хорошие, талантливые люди волею судьбы, при определенном стечении обстоятельств могут опуститься до того, чтобы стать такими, как этот бомж. Если бы мне это кто-нибудь сказал раньше, я бы не поверила, но, на собственной шкуре испытав, как деградирует человек, когда на него наваливаются несчастья, против которых он бессилен, я впервые поняла: бомжами не рождаются, а становятся. Главное же – бомжами становятся не обязательно по собственной глупости или вине, а в силу обстоятельств…

Неужели, «обстоятельства» могут случиться с каждым… даже со мной?!

Я чувствовала, что попала под какую-то мощную равнодушную машину, в борьбе против которой мои все силы, мой ум, моя воля, все, на что я так рассчитывала в жизни, превращались в ничто. Я была, как муравей против ураганной стихии, против этой силы, названия которой я не знала, но порабощающую силу которой хорошо чувствовала на себе.

В каком-то оцепенении, я села рядом с бомжом, мне было глубоко наплевать, войдет ли кто на следующей остановке, что этот кто-то подумает… я и этот бомж были оба одинокие, никому не нужные люди, оба упившиеся в дупель, оба махнувшие на себя рукой. Мы платили людям презреньем за презренье. Если враждебный мир так жесток к нам, то и нам насрать на него.

Я сижу, пьяная, рядом с бомжом и реву вместе с ним. Он сидит, издавая зловоние, он по жизни не моется, не следит за собой… Мы бросаем миру вызов: нам тоже насрать на тебя – мир!

Я плачу о том, что мне остался последний шаг: перестать мыться и одеваться нормально, во всем остальном я ничем не отличаюсь от этого бомжа. О чем плачет он? О своей загубленной жизни, разумеется. Как он до этого дошел? Я не знаю, да и нет у меня желания им интересоваться. Мне не до него. И не до гуманизма. Помимо своего желания, я теперь понимаю, он дошел до этого своего состояния не просто так. Вот как мы все начинаем понимать, когда на своей шкуре через что-то проходим.

* * *

Как же случилось, что я, видевшая себя чуть ли не гением, теперь вдруг застала себя превратившейся в хорошо одетого и помытого бомжа? Как случился этот переход? Незаметно, исподволь, маленький шаг за маленьким шагом вниз. В течение уже не одного года я, наблюдая очень внимательно за своей внутренней жизнью, вижу, как вместо того, чтобы развиваться и самосовершенствоваться, я – дегр а д ирую.

Я прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы плыть вперед, а мощная стихийная сила относит меня назад. Разве против мощи океана, реально бороться человеку, пусть даже очень сильному? Уносит стихия, как щепку, и все титанические усилия человека, просто смешны…

Глава шестнадцатая

Июнь – август 1989 г.

Выплакавшись до опустошения, я выхожу на одной из остановок. Долго петляя и блуждая, наконец я выхожу на своей станции.

Помню ощущение, когда подошла к дому – волна успокоительного тепла. Мгновенный переход пульса от триллиона ударов в минуту к нормальному, спасенному, согревшемуся биению. Я увидела его теплую, родную фигуру, и жизнь затеплилась во мне.

Уверенным и равнодушным шагом я подошла и, презрительно окинув его взглядом, сказала:

– Чего нужно? Опять ты здесь!

– Малыш, ну хватит, а? – сказал Гарик, – пошли домой.

– Че-го-о-о?! – неестественно визгливо усмехнулась я.

– Домой?! Куда домой? Твой дом далеко от моего. Давай-ка, дорогой, дуй! Я спать хочу.

– Малыш, ну, хватит…

– Мне все понятно. Я не позволю тебе больше мучить меня! Тебе понятно?

Гарик засмеялся.

Бешеная ненависть к нему вздрогнула во мне.

– Ну, что ж, мне ехать домой?

Я смотрю на него.

– Ты можешь остаться, – тихо и очень серьезно говорю я, – только при одном условии.

Гарик хохочет еще громче, запрокидывая голову.

Этим зловещим хохотом он подписывает себе приговор.

– При каком же?

– При условии, что я изобью тебя. Ремнем, до крови. Я буду бить тебя, пока ты не упадешь в обморок. За всю ту боль, которую ты причинил мне… расплатись болью. Расплатишься, тогда можешь остаться.

Гарик смеется пуще прежнего. Этот смех делает меня непоколебимой в моем решении.

– Хорошо, – говорит он сквозь смех. – Пойдем, будешь меня бить.

– Нет, я тебя все равно выгоню, если ты меня обманешь, – говорю я, недоверчиво глядя на Гарика и, с трудом удерживая равновесие, следуя за ним в свой подъезд. – Ты хорошо понял условие? Я буду бить тебя ремнем!