Земля навылет - Алексей Гребенников

Лучше всех ответила Ирка Летчик.

«Я родилась».

Цикада

Ночь выдалась тихая, а я уснуть не могла.

«Костя, что там скрипит?»

«Мышь, наверное».

«Откуда на Марсе мышь?»

«Китайцы завезли».

«Я боюсь. Сделай что-нибудь!»

«Смазать ее, что ли, чтобы не скрипела?»

Костя еще не так исхудал, чтобы у него кости скрипели, все равно мне скрип в ночи слышался. Я вдруг представила, что смоллеты пробудились — на Солнце, Луне, Марсе, Земле. По всем дорогам к столице ползут динозавры-огневики, как Змеи Горынычи: дышут огнем, все вокруг пылает. Пожарные пытаются остановить огневиков, а они ныряют в реки и озера, заселяют океан, мгновенно выпаривая его. Все затянуто дымом и паром. А посреди этого ужаса Костя стоит. Если заиграет на скрипке — все упорядочится, огневики снизят температуру. Только гениальная музыка восстанавливает гармонию мира. Пора! Начинай! Но у Кости нет скрипки.

«Костя, — спросила я с отчаянием, — ты, правда, есть хочешь?»

«Спи, мой одноклеточный друг», — с таким же отчаянием ответил Костя.

Когда нам было по четыре года, мы ходили смотреть на королевских крабов в большом Океанариуме. Костя тогда услышал, что крабы питаются большими группами, и тайком спросил у меня: «А мы — большая группа?»

Глухой

Однажды Сеятель заглянет в «полость Глухого», а бритая обезьяна Цикады из темноты — зырк, зырк. Сеятель испугается, отпрянет: «Опять штучки Глухого!» А я скажу: «И не штучки, а полости». И устрою такой взрыв, что снесет полмира, а звука никакого не будет, даже старая нервная мышь не проснется. Или устрою мгновенную заморозку пространства. Сеятелю пора понять, что человечество нуждается во внимании. Вот почему китайцы не высаживаются на Меркурии? Да потому, что планета неудобная очень — на солнечной ее стороне температура зашкаливает за плюс тысячу. А я давлю на взрыватель — и расплавленные континенты Меркурия мгновенно замерзают. Устраивай балы в прохладных дворцах, гоняй по залам хульманов и лан-гуров. Зачем обезьянам знать структуру коричневых карликов? Они и без того отрываются по полной. В доисторические времена люди вполне могли выбрать базой для языка не звук, а жест. А они обломались. И зря. Костя сейчас без проблем отмахал бы на Олимпе любую симфонию. Конечности дома не забывают.

Костя

Мысль допросить попугая пришла Рупрехту.

Я покачал головой: «Если попугай не местный, мы не поймем друг друга. А если местный — китайцы обидятся. По законам диаспоры китайский попугай может отвечать только китайцам».

«А откуда нам знать, что он китайский?»

Рупрехт посмотрел на Ханну Кук, и она кивнула.

И Цикада кивнула: «Только не делайте птице больно».

Рупрехт снисходительно объяснил: «Наведенные попугаи не чувствуют боли».

«Ну не надо! — закричала Цикада. — Разве ты не слыхал про фантомные боли? Рук нет, ног нет, а все болит».

Мы устроились под отвесной скалой. Отсюда видны были хульма-ны, появившиеся на склоне Олимпа со стороны Аскрийской горы. Связи еще не было, хульманы появлялись по двое, по трое и ни разу не появились вчетвером. Как в японском саду: знаешь, что камней семь, а с какой стороны ни глянь — одного не видно.

Рупрехт крутить не стал, прямо заявил попугаю:

«Пространство-время обречено».

«Вот ловко!»

«Видите, он соглашается!»

«С кем это он соглашается?»

«С новейшими физическими веяниями».

«Это ты соглашаешься с новейшими физическими веяниями. А попугай о них и не слышал».

«Ошибаетесь, эта птица хитрее, чем кажется. Сами слышали, попугай произнес: «Вот ловко!», значит, восхищается новейшими физическими веяниями. Понимаешь, пестрый, — доверительно обратился Рупрехт к попугаю, — мы, прогрессивные физики, считаем, что про-странство-время обречено. Надо строить новую модель Вселенной. Возможно, в таком случае Сеятель наконец обратит на нас внимание. Слыхал о теории суперструн? Видите, — обернулся к нам Рупрехт, — попугай опять произнес: «Вот ловко!» Понимает, что в теории суперструн можно непрерывным образом изменять топологию пространства-времени, а общая теория относительности этого не позволяет — сразу прут сингулярности…»

«Рупрехт!»

«А что такого?»

«Пожалуйста, Рупрехт!»

«Ханна Кук, подождите. По глазам видно, попугай понимает, что, непрерывно меняя параметры решений, можно переводить мировые суперструны в пространство другой топологии. Например, световые лучи, используемые в микроскопе, сами по себе состоят из тех же мировых струн, — Рупрехт уставился на попугая, и тот умно моргнул. — А с любым повышением энергии мировые струны растягиваются. — Рупрехт старался говорить как можно проще, и попугай так и ел его веселыми выпуклыми рубиновыми глазищами. — Короче, пора отказываться от старых понятий».

Не знаю, что бы еще выяснил Рупрехт, но на меня дохнуло пережаренным луком, а Ханна Кук вскрикнула. Мы подняли головы и увидели Котопаху. Он стоял над нами, на вершине скалы.

«Котопаха, ты почему один?»

«Я не один. Я с девушкой».

«С какой еще девушкой?»

«С особенной».

«С Файкой, что ли?»

«Да ну, с Файкой! Зачем?»

«А почему мы не видим девушку?»

«Говорю, она особенная. Мы за птицей пришли».

«Это не птица. Это тайный лазутчик из мира другой физики».

«Обалдеть, — сказал однояйцевый. — А у меня день прошел без фанатизма и с девушкой».

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

1.

Два контейнера смоллет.

Два контейнера чудесных, божественных капель и пирамидок.

В оранжерее, как всегда, было душно и влажно. Палая листва покрывала дорожки. В Дарджилинге никогда не было так тихо, в Дарджилинге все цвело в любое время года, и птицы этому откровенно радовались. Раздвинув колючие ветви синий, доктор Макробер, не глядя, шагнул к стене, величественно выгибающейся над ним в искусственную небесную сферу. Лучше не смотреть под ноги, когда шагаешь в стометровую шахту. Он не боялся. Просто печаль — вечная, неизбывная… Удара доктор Макробер не почувствовал, просто щемило сердце, и он вновь стоял на краю шахты… Пришлось снова шагнуть в темный провал, поскольку другого способа попасть в запертый изнутри атриум не было…

Крестообразные листья медленно кружились в воздухе…

Алое кресло… Оранжевый плед… Голографическая развертка…

Перед сном лиценциатка Ира Летчик прокручивала виртуальный альбом. Сумеречное дно Марианской впадины, ледяные кольца Сатурна, Церера, залитая лавой. Ира Летчик была здесь. Доктор Макробер отшатнулся от выплеснувшегося в лицо огня. Жадные протуберанцы, встающие над развалами дымящихся камней… Выжженная равнина, изорванная прихотливыми трещинами… Огненные черви, как тесто, выдавливались на плавящийся базальт, обретали нестерпимую четкость…