Пристрастие к смерти - Филлис Дороти Джеймс

— Тогда позвоните ей, Кейт, и попросите принять нас завтра утром как можно раньше.

Он повесил трубку.

— Нашелся след романтической романистки? — поинтересовался Массингем. — Жду не дождусь встречи с автором «Розы в сумраке». Хотите, чтобы я поехал в Кукхем, сэр?

— Нет, Джон, я поеду сам.

Перед входом в Ярд он вышел из машины, предоставив Массингему отвести ее в гараж, и после некоторого колебания решительно направился в Сент-Джеймсский парк. Контора, наверняка обуреваемая в настоящий момент внезапным всплеском иррационального оптимизма, была для него сейчас слишком тесна, ему требовалось прогуляться в одиночестве. Мерзкий выдался нынче денек: начался с того, что он не смог сдержать собственного раздражения в кабинете Джилмартина, а закончился тем, что пришлось выслушивать ложь на Камден-Хилл-сквер, не имея возможности вывести лжецов на чистую воду. Но теперь досада и разочарование свалились с плеч. Он подумал: «Завтра я точно узнаю, что случилось в «Черном лебеде» вечером седьмого августа. А когда узнаю, пойму, почему должен был умереть Пол Бероун. Быть может, я не смогу этого доказать, но знать буду».

Брайан Николс, недавно получивший повышение заместитель комиссара, не любил Дэлглиша и еще больше раздражался от сознания собственной несправедливости. После двадцати пяти лет службы в полиции он даже свои антипатии рассматривал с точки зрения юридической беспристрастности. Он всегда желал быть уверенным, что дело, доведенное им до суда, там не развалится, — с Дэлглишем быть в этом уверенным никогда нельзя. Николс был старше Дэлглиша по должности, но это приносило мало удовлетворения, поскольку он знал, что тот при желании мог бы легко его обойти. Равнодушие к продвижению по службе, которого Дэлглиш, впрочем, никогда не демонстрировал, было как бы немым укором ему, амбициозно озабоченному карьерой. Осуждал он и его занятия поэзией, но не по существу, а потому, что причастность к поэзии повышала престиж Дэлглиша и, таким образом, не могла считаться невинным хобби наподобие рыбалки, разведения цветов или выпиливания лобзиком. С его точки зрения, полицейскому должно хватать службы в полиции. Кроме прочего, его огорчало то, что друзей Дэлглиш выбирал за пределами корпорации, и эти его друзья не всегда соответствовали должному уровню. Если бы речь шла о младшем чине, это можно было бы счесть опасной идиосинкразией, но для старшего офицера в этом таился оттенок неблагонадежности. И в довершение всех этих отклонений Дэлглиш слишком хорошо одевался. Вот и сейчас он с непринужденной уверенностью в себе стоял, глядя в окно, в костюме из светло-коричневого твида, который носил уже года четыре. В покрое безошибочно угадывалась рука первоклассного портного — возможно, той самой фирмы, услугами которой пользовался еще его дед. Николс, обожавший покупать одежду — не столько с разборчивостью, сколько с энтузиазмом, — чувствовал в его присутствии, насколько важнее качество кроя, нежели количество костюмов. И наконец, каждый раз, встречаясь с Дэлглишем, он необъяснимым образом ощущал необходимость сбрить усы; его рука непроизвольно потянулась к верхней губе, словно он желал убедиться, что усы все еще на месте и остаются атрибутом респектабельности. Этот невольный, почти нервозный жест вызвал у него раздражение.

Оба хорошо знали, что Дэлглиш не был обязан являться в кабинет Николса на десятом этаже, что предположение, будто заместитель комиссара должен быть в курсе событий, было не чем иным, как предлогом. Новый отряд официально еще не был утвержден, убийство Бероуна произошло шесть дней назад. В будущем Дэлглиш станет докладывать о ходе расследований только непосредственно комиссару. Но пока Николс имел основание претендовать на законность своего интереса. В конце концов, именно его департамент предоставил наибольшее количество людей в команду Дэлглиша, и, пока комиссар был в отъезде на конференции, Николс мог утверждать, будто имеет право хоть коротко ознакомиться с ходом расследования. Странным образом он подсознательно желал, чтобы Дэлглиш воспротивился и тем самым дал ему повод для одного из тех внутрислужебных разбирательств, которые он умел провоцировать, когда служба недостаточно стимулировала его неуемный дух, и из которых он был мастер выходить победителем.

Пока Николс знакомился с делом, Дэлглиш смотрел из окна на восточную часть города. Ему доводилось видеть с той же высоты немало столиц, все они были разными. Когда из окна своего гостиничного номера он взирал на Манхэттен, его эффектная вздымающаяся красота всегда казалась ему опасной, даже обреченной. Перед глазами проплывали кадры из фильмов, виденных в детстве: доисторические чудовища, громоздящиеся над небоскребами, хватающие их, словно детские кубики, своими когтями и обрушивающие на землю… Гигантская атлантическая приливная волна, стирающая контуры зданий… Сияющий огнями город, охваченный тотальной войной и погружающийся в свою последнюю тьму… А Лондон, простиравшийся под низким покровом серебристо-серых облаков, казался вечным, укорененным, домашним. Эта никогда не надоедающая панорама представлялась ему художественным полотном. Иногда в ней были мягкость и непосредственность акварели; иногда, в разгар лета, когда парки покрывались зеленой листвой, она приобретала богатую текстуру масляной живописи. Сегодняшним утром она напоминала гравировку по металлу, серую, одномерную, с резкими очертаниями.

Он неохотно оторвался от окна. Закрыв папку, Николс стал ерзать в своем вращающемся кресле, стараясь сесть поудобнее, как будто хотел подчеркнуть относительную неформальность встречи. Дэлглиш подошел и сел напротив. Он сделал краткий отчет о расследовании, который Николс выслушал с нарочитой терпеливостью, глядя в потолок и продолжая вертеться в кресле.

— Хорошо, Адам, меня вы убедили, что Бероун был убит. Но убеждать придется не меня. А какие у вас есть прямые улики? Маленькое пятнышко крови под полой пиджака Харри Мака?

— И такое же на его кармане. Доказано, что это кровь Бероуна. Значит, Бероун умер первым. В этом не может быть никаких сомнений.

— В отличие от того, как она туда попала. Вы же знаете: защита оспорит это, если, конечно, дело когда-нибудь дойдет до суда. Один из ваших людей занес его туда на подошвах. Или мальчик, тот, что нашел тело. Или та старая дева — как там ее зовут? Эдит Уортон?

— Эмили Уортон. Мы осмотрели их обувь, и я уверен, что ни один из них в ризницу не входил. Но даже если бы и входил, трудно себе представить, как кто-то из них мог бы оставить пятно крови Бероуна под пиджаком Харри.

— С вашей точки зрения, это пятно — важная улика. С точки зрения семьи — тоже. Но, кроме него, у вас нет ничего, доказывающего, что все это не то, чем казалось с самого начала: не убийство с последующим самоубийством. Политик — известный, успешный — пережил некое религиозное озарение, квазимистический опыт — назовите как хотите. Он бросает работу, карьеру, возможно, и семью. Затем — не спрашивайте, как и почему, — обнаруживает, что все это — химера. — Николс повторил последнее слово, как бы желая убедиться, что произносит его правильно. Интересно, где он его откопал? — подумал Дэлглиш. Николс тем временем продолжал: — Почему, кстати, Бероун снова пошел в ту церковь? Вы знаете?