Обреченные - Эльмира Нетесова

Пряхин тогда долго был в изумлении. Почему же тогда его не убрали из органов? На войне награждали. Значит, было за что! И вдруг гниль в нем углядели! Было чему удивляться.

В Усолье он долго был в недоверии у ссыльных. Считали его «подсадной уткой», «наседкой». Но жизнь показала ошибочность подозрений, хотя и произошло это не сразу…

Пряхина даже дед Комар признавал. И хотя Александр не был расположен к Комару по-доброму, зла никогда не причинял. Он один, без оговорок, работал в паре с Комаром. И ссыльные нередко смеялись меж собой, мол, две продажных шкуры, два палача, им только и жить рядом. Им делить нечего. И Оська нередко, глянув, как работают Комар и Пряхин, говорил, хохоча:

— А эти падлы и тут друг перед другом дергаются, кто лучше из них! Интересно бы мне знать, кто из них первым другого заложит? Они ж, сучьи ососки, без этого дышать не умеют.

Комар огревал Оську ненавидящим взглядом. Александр даже внимания на него не обращал.

Пряхин работал наравне со всеми и ни от кого не отставал. За путину так изматывался на лову, что лицо становилось серым. А руки — черными от порезов сетями, от весел, от морской воды.

Он дольше других втягивался в работу. Но никогда не жаловался на усталость. Не ругал, не проклинал, не сетовал ни на что. Когда в Усолье приезжали чекисты или милиция, Пряхин словно не видел их и никогда не вступал с ними в разговор.

За все время ни разу не был в поселке. И за покупками в Октябрьский ездила жена Пряхина — Елена.

Александр был необычным человеком. Когда Комар принимался материть коммунистов, Пряхин отворачивался, чтобы не слышать его. Когда дед остывал и прекращал ругаться, напарник говорил:

— Ну к чему ты себя позоришь? Коммунисты, говоришь, плохие? Советская власть никуда не годится? Потому, что тебя обидели. А только ли тебя? Ты за свое скольких людей жизни лишил? Кровью свою плату взял. И все мало! А сколько человеку нужно? Я никого не убивал. Не отнял ничего. Воевал не хуже других. А меня сюда сослали лишь за то, что я сам себя не убил, будучи без сознания. Вот и сравни, кому из нас должно быть больнее? Но я никого не кляну. Да нет. Не потому, что сознательнее или умнее других. Все люди одинаковы. Просто знаю, что молода наша власть. Нет опыта, не было примеров. Сама, ищет пути. Это — как ребенок, едва ставший на ноги. Два шага пройдет, на третьем — споткнется, где-то и упадет, набьет шишку, поплачет. Но встает и идет дальше. Глаза боятся, а нога идут. Как ни страшно ушибиться, продолжает ходить. И все уверенней, тверже. Потом и бегать начинают. Но тоже, пока вырастут — сколько раз коленки, локти и лоб собьют. Опыт с годами приходит. А всякая наука не без ошибок находит истину. Даже в старости люди ошибаются.

— Ты это на что намекаешь? — сдвигал кустистые брови Комар.

— Да ни на что. Говорю, как думаю, как есть. Будет время, будут исправлены ошибки. Жаль, что не все Доживут. А значит, исправление будет для невиновных припоздалым. Жаль. Но это неминуемо. Наша власть сегодня — тот же ребенок, едва ставший на ноги, и для нее всякий стул — враг… Но немного подожди. Повзрослеем мы…

— И вместо ссылки, всех расстреливать начнем, — перебил Комар.

— Даже тебя не расстреляли! Оставили жить. Значит, есть у людей надежда на твое здравое восприятие! Вот уедете с семьей, когда ссылка закончится, в свое село и увидите, сами убедитесь, что вовсе не плоха Советская власть. Многое не от нее, от плохих исполнителей коверкается. А они, эти чинуши и подлецы, были, есть и будут…

— Так что? По твоему власти все из подлецов? Зачем же их народ терпит? А если не подлецы у власти, почему вся земля плачет? Весь народ в слезах и крови залился. Это от чего? Не шибко ли дорого Россия платит за те шаги твоей власти? Пусть бы она себе не колени сшибала, а враз — голову разбила бы — насмерть. Мы без той ихней науки жили при царе- батюшке, не тужа. Не запивали хлеб слезами. Никто нашу кровь не пил, не отнимал заработанное. Люди Бога любили. И боялись греха. А что твоя власть натворила? Бога у людей отняла, взамен кого оставила? Срамно сказать! А без Бога у твоей власти, хоть она молодая, хоть Старой станет, ума не будет. Ничего у нее не появится. Я, хоть и грешный, каюсь в том. А твоя дурная власть никогда не покается. Потому что ей на роду дано зверствовать, раз от зверя себя считает произведенной. А у зверя — ни ума, ни сердца… Потому я для себя от твоей власти ничего путного не жду, — сплюнул Комар.

— Если б так было, не дал бы Бог коммунистам в войне победить, — не согласился Пряхин.

— Что война? Она — не Божья кара, от которой не спастись. Она для вразумленья была. И победили в ней не власти, а простой люд. Который не партейцев с чекистами, а свой дом, семью, Россию защищал. Их взяла, — вздохнул Комар горько и добавил:

— Знать, их молитва Богу слышна была. А не моя…

— Но ведь власть эта о всяком заботится.

— Иди в жопу! Знаю я ее заботу, по горло ею сыт! — отворачивался старик.

Но время шло. И каждый день спорили эти двое все об одном и том же…

Ссыльные, слушая их, нередко поддерживали Комара. Иные вступались за Пряхина. Иногда возвращались с работы, разругавшись вдрызг. А утром, как ни в чем не бывало, снова становились плечом к плечу, тянули тяжелые сети, ели уху из одной, миски, стыли на ледяных ветрах, обмораживая в ссылке сердца и души.

Чекист и полицай… Судьба, словно, посмеялась над ними, связав их в пару.

Люто ненавидя друг друга поначалу, они были вынуждены стерпеться, свыкнуться, сжиться.

Комар долго считал Пряхина малахольным. Да и какой нормальный человек станет защищать тех, кто осудил его ни за что, думал дед.

Пряхин недолюбливал старика. Но не высмеивал его.

Лишь через годы перестали спорить до ругачек, подтрунивали изредка, когда кто-либо из них уставал до изнеможения. А потом, помимо воли, появилась у них потребность видеться. Пусть без слов…

Вот и теперь пришел Пряхин к Комару без приглашенья, без зова. Запросто. Давно не видел. А работать в паре с другим было не так привычно. С дедом все складно получалось…

Александр сел на стул напротив Комара. Спросил, смеясь:

— Чего с ребятами споришь? Иль меня тебе не доставало все дни?

— За виски их оттаскать надо было, дурней сопливых. Экие безмозглые, мой дом отдали твоим властям под медпункт! Втай от меня! Вот и говорю, что растил хозяев, а они в малахольные вышли! — кипел дед.

— Погоди кричать, Иван Иванович. Лучше давай вспомним наш приезд. Я тогда с женой и детьми в землянке жил, а бревна на пилораме для твоего дома готовил. До ночи. Вместе с другими мужиками. Ты же их готовые брал.

— А при чем тут ты? Где мой дом, медпункт, где ты? Чего суешься?

— Да то, что медпункт не властям нужен, а всем нам. И тебе— тоже! Чего ребят грызешь? За то, что они о своих детях заботятся? Ведь твои внуки, как и другие, болеют. Кто им поможет? Шаман? Он не имеет лекарств. А врачи — специалисты! Теперь хоть за детвору спокойны будем.