Каменный мост - Александр Терехов

– Ты че?! Три очка дают за победу. Голы просто считают.

– Хочешь сказать, если забьют пять голов, так и будет 5:0? Ни хрена себе. А в каком же виде спорта за каждый гол три очка? Наверное, в хоккее. Слушай, а вот когда судья достает из кармана что-то желтое, что это означает? Ты пошел? До завтра!

На Большом Каменном мосту – меня заносило теперь сюда, куда бы ни шел, – я хотел осмотреть площадку на лестнице, тот самый спуск к набережной, к Театру эстрады, но пошел противоположным тротуаром и остановился напротив Кремля.

Я люблю смотреть на Кремль, как и все, кто вырос в наших местах; смотреть на Кремль с дрейфующих льдин, с виселичных табуреток, из кабин, классов, кабинетных окон, диванов и камер в ту сторону, откуда куранты, где самая яркая звезда, где не наступает ночь. Я смотрел на Кремль, опираясь на камень, – за спиной тянулись влюбленные, уязвимые для зла, и пешие туристы, под мост вонзались прогулочные корабли, с них пьяные махали руками, летел пух и растворялся в бессмысленном небе – и только с этой точки обзора – башни стояли как солдаты – появлялся смысл. Я смотрел на башни, зубцы и стены, на главное все – какая-то окончательная справедливость русских стояла на кремлевском холме, окруженная красным кирпичом, и ничего общего не имела ни со мной и ни с правдой человеческих слабых устройств, и с детства я знал: никаких воздаяний – ветер, ветер мял речную воду – я смотрел на Кремль и чувствовал его равнодушие и занятость большим, чем земные дела, и его недобрую памятливость – все должны – и всегда, и сейчас, зная про Кремль, а теперь часто видя его, – я никогда не чувствовал страха, я даже забывал смертный страх, когда видел Кремль и слышал Спасскую башню – я никогда не один, за меня отомстят; пусть Кремль не может пока признать всех своих своими – так надо, но то, что останется от нас, – обязательно найдут и перезахоронят под залпы, поплывут ордена на красных подушечных кочках – есть место, где про нас знают все, запомнят и вернут, а мы – здесь – отстоим до конца, мы все сделаем, как должно.

…Мне показалось: я должен вернуться. Сторож дежурил новый – прежнего уволили; прежний выпил водки на открытие чемпионата мира по футболу и глубокой ночью вышел покурить, забыв ключи на столе; дверь захлопнулась, он проблеял посреди ночи в телефон единственному доброму человеку – Гольцману: у меня там включенный обогреватель… Новый сторож не сразу узнал меня и, не до конца веря своим глазам, поплелся по пятам, недоверчиво и нехотя отдав ключи.

– Идите, отдыхайте. Я поработаю, скажу, когда буду уходить.

Он, раскаляя меня, постоял и уполз в каморку на входе, а я включил компьютер, чтобы что-то гудело, и посидел, успокаивая дыхание, до мелочей вслушиваясь в сторожиную жизнь: шелестнула газета и легла поудобней, буркнул подвинутый стул, забилась ложка в чашечном колоколе, предваряя стеснительный прихлеб, и – вечная мерзлота… Лечь бы ему на диван в коридоре и спать!.. Я сидел, сидел, сидел, и – вдруг: он спасительно включил телевизор и погрузил голову в хрипящие новостные помои – можно! Я бесшумно поднялся и прокрался к кабинету Гольцмана, воровски раскладывая на ладони ключи – какой? – и втыкал, и мучил замок, подпихивая дверь плечом и озираясь: не опечатана? нет ли какой тайной нитки? Ключи не подходили. Или я в горячке запутался и пропустил нужный? Или крутить в другую сторону? Не спешить и по новой – по одному и уже в другую сторону. Я застигнуто оглянулся на сгустившийся воздух – сторож, седой и сутулый, стоял за моей спиной.

– Сделать вам чай? – спросил он строго, словно о чем-то другом.

– Где ключи от этого кабинета?

И убедительно соврать зачем: сломан компьютер, отрубился Интернет, забыта нужная, не придуманная еще вещь, что-то… Почему я должен объяснять сторожу?! Я плачу ему, он живет на мои деньги, я ему господин!

– Ваш… Наумыч мне ключей не оставляет, – сторож смотрел на меня, как хозяин сожженного дома на проезжающего верхом по главной улице оккупанта, и добавил обидчиво: – Один изо всех.

Зря, все зря. Я вздохнул:

– А уборщица? Как же попадает уборщица? Удивленный чем-то сторож пробормотал:

– Да. Уборщица… У нее на связке должны быть. – И не шелохнулся.

– Давайте ключи уборщицы. Они у вас? Вот эти? Дайте, я сам, я посмотрю… Куда вы звоните?

– Пусть Наумыч скажет, какой его ключ, что перебирать-то…

– Не надо! Я знаю какой. Спасибо, отдыхайте. – Я отвернулся и ушел, сразу же вернувшись прыжком, бешеным… – Я же сказал: не звонить!

Он вздрогнул и выпустил трубку.

– Я что, невнятно сказал? Находитесь на работе и выполняйте указания генерального директора, я вам плачу за это! Зачем вы звонили? Что непонятно?!

– Домой. Хотел… У внучки экзамен.

– Гольцмана не беспокоить. Пусть отдыхает! Домой позвоните, когда я уйду! – Я, сшибая углы, вернулся в приемную и с первого втыка угадал ключ. Свет; я запоминал расположение бумаг на столе, скрепок, карандашей, расстояние до отодвинутого кресла и выкатывал ящики до упора, запуская ладони под папки, обшаривая края: ничего, ничего, ничего – неужели в сейфе? Я осмотрел стеллажи и подоконник, подергал сейф за нержавеющую ручку, вернулся за стол, рассматривая строгое расположение блокнотов, заполненного важными делами календаря, – мог и оставить на виду, если догадался, что приду искать, – на столе, в столе, нет, значит, сейф. Безнадежно. Я вернул сторожу ключи, велел помалкивать и в пятнадцать минут посмотрел все обновления на любимом arbuzik.com, особенно «Красивые. Грубое порно» и «Девки в сперме», кому бы позвонить; стану старым – разберусь на столе, выброшу бумажки и буду глядеться в собственное отражение в столешнице. Я отключил все, что гудело, и дождался, пока погаснут все мирно-зеленые и красные зрачки: протоколы допросов по краям стола, переписку с архивом внешней политики – на тумбу, в папке «Срочно!» – распечатки сайта «Советская военная игрушка» – ненавистный «всюдуискатель» занудливо описывал собственную коллекцию 74-миллиметровых, увязнув в датировке командира-«столбика» – 1978? 1977? Даже «повара» где-то купил и выложил, чтоб меня позлить! И с добавкой, что в прошлую субботу взял в Измайлове семьдесят семь штук (из них семнадцать – сороковых годов!) по сорок рублей штука – врет? – так фото выложил, чтоб добить, и точно: у «музыканта с малой трубой» задран носок сапога – сороковые!

…Диктофон в стол, я проверяюще щелкнул, и диктофон в раззявившейся пасти открыл кассету! Вот куда спрятал хитроумный Гольцман!

Точно работая пальцами во тьме, я проматывал куски, давая еще подышать чужой жизни («Папа пытался устроить ее жизнь, брал повсюду на встречи…», «…он доносил на нашу семью, да и вообще – какой-то охранник! А Зина стала прямо-таки навязчивой…»), пока не нашел то, что не дали дослушать.

Я приготовился.

«Ну, ладно, довольно, что ты расскажешь мне о себе? Тот человек, который тебя послал… На которого ты работаешь… Ты его что – любишь?» – Я слушал… время пошуршало, порожним переползая дальше, еще… щелчок! – запись кончилась.