Покаяние пророков - Сергей Алексеев

— Что потом? — поторопил Комендант. — Давай, зарабатывай очки, у тебя невыгодное положение. Или тебе тоже вколоть? Там — в коробке еще три шприца…

— Не надо. — У гундосого снова заложило нос. — Углицкую с этим человеком нужно вывезти в город, снять квартиру и доложить шефу.

— Да, не густо… — Кондрат Иванович достал телефон. — Но есть шанс выкупить свою жизнь. Звони шефу. Скажешь так. Место, где находится Углицкая, установил. Но она закрылась в подземелье и заявила, что никого к себе не подпустит без Космача, и ни с кем без него разговаривать не будет. Если попробуют войти к ней силой, покончит с собой. У нее есть оружие. Спроси, что делать. Надо, чтобы твой шеф приехал сюда вместе с Космачом. Или послал одного. То есть Космач должен приехать сюда, иначе княжну можно больше не увидеть. Ты меня понял?

— Понял. — Гундосый взял трубку.

— Попытаешься поднять тревогу или услышу фальшь — пулю получишь сразу, без предупреждения.

Комендант вынул пистолет и свернул предохранитель.

Он вернулся из Петербурга одержимым и не мог больше ни о чем думать, как только о браке с княжной Углицкой. Он вдруг увидел самый прямой и самый надежный путь к достижению цели и теперь лишь поражался собственной недогадливости.

А ему все время казалось, что отношения с Земляновым заходят в тугрик, предводитель, сам того не ощущая, быстро вырастал из детских рубашек и чувствовал, что вот-вот ему впору будет и отцовская. Но всякий раз Глеб Максимович вдруг находил оригинальное решение и обидно просто ставил на место. И на какое место! Иногда в проницательности и дерзости его ума виделось нечто сатанинское, не зря он всю жизнь набивал свою квартиру мистическими и ритуальными предметами.

Мысль о том, что княжна станет его женой, вросла в сознание сразу и накрепко, однако вначале как стратегический ход. Брак должен был стать обычным королевским браком, по государственной необходимости и расчету, и потому не имело никакого значения, какая она, как выглядит и понравится ли. Однако скоро он начал ловить себя на том, что думает об этом, и чем дальше, тем подробнее. Некоторое время Палеологов утешал себя обыкновенным любопытством: конечно же, не все равно, какой будет первая государыня, а ну если она страшна, уродлива и глупа к тому же?

Он прилетел в Москву довольно рано, и можно было сразу поехать в офис Собрания, где его ждали и где находился теперь уже соперник Космач, но предводителю захотелось побыть одному, чтоб все досконально обдумать и привыкнуть, вжиться в новую роль — будущего мужа Углицкой. На следующее утро он проснулся уже с мыслью о княжне и будто завелся на целый день. Надо было срочно решать судьбу Космача, пусть и формально, обсудить на политсовете вопрос с женитьбой и, главное, отослать в Холомницы надежного человека, который бы подготовил прием Клести-малого и организовал его встречу с невестой и сватовство. Вместо всего этого он позвонил Галену, велел поместить Автора под замок, а сам остался дома в непривычном для себя состоянии задумчивой грусти.

Палеологов никогда не видел княжну даже на фотографии, и теперь воображение почему-то рисовало молодую женщину, очень похожую на Маргариту, дальнюю родственницу отца, которая несколько раз приезжала в Питер из Голландии. Она сохранила добрые отношения с матерью и потому гостила у них, а с отцом, бывало, даже не встречалась, чтобы не компрометировать его: морскому офицеру заграничная родня могла только навредить. Маргарита была старше Генриха лет на десять и казалась настолько необычной и красивой, что у него спирало дыхание и терялся дар речи. Ее лицо, руки, платье, движения и запах были поистине заморскими, чудесными, и вся она — недосягаема, как всякая юношеская мечта. В последний раз Маргарита приезжала, когда ему исполнилось четырнадцать, и он уже оказался выше на полголовы, что ее удивило и заставило снизойти, заметить. Она с удовольствием гуляла с ним по Питеру, держа, как взрослого мужчину, под руку, покупала дорогие рубашки, галстуки и заставляла примерять — он робел и не противился. А однажды, в момент какого-то дурашливого веселья, повалила на диван и стала щекотать. Сначала он терпел и уворачивался, потом закатывался от смеха и непроизвольно, обороняясь от ее рук, случайно прикоснулся к нависшей над ним полной груди под шелковой блузкой и услышал, как Маргарита застонала и сама вжалась в его ладони. Смущенный и потрясенный, он еще смеялся и чувствовал, что сейчас заплачет от необъяснимой, неведомой радости. Но Маргарита вдруг отпрянула, погрозила пальчиком и выбежала на балкон. И после этого не держалась за его руку, когда гуляли, не заставляла примерять подарки, и ничего подобного больше не повторилось.

С тех пор Палеологов не обращал внимания на девушек своего возраста и чувствовал, что его влечет к женщинам постарше, с которыми ему было легко и приятно.

И вот теперь княжна виделась ему сорокалетней, такой же необычной, чудесной, и он уже был уверен, что с ней повторится тот восторг и смущение, веселье и слезы. Целый день он ходил по квартире грустный, но с предчувствием близкой радости, забыв обо всем на свете, пока не вспомнил о Космаче. Этот волосатый, мрачный человек вдруг заслонил образ княжны и будто бы рассмеялся в лицо…

Тем самым подписав себе приговор.

Судьбу Автора мэтр отдал в руки Палеологова, и тот бы поступил с ним благородно, как с побежденным противником, но Космач свою фамилию оправдывал, бросился в драку, словно поднятый из берлоги медведь. Четверо казаков молотили его дубинками, а он отмахивался сначала стулом, затем голыми кулаками, и прорывался из подчердачного этажа на второй. В какой-то миг эта неуемная, дикая сила показалась страшной, особенно когда он все-таки вырвался в холл и, схватив диван, вынес им металлический стеклопакет в окне. И выпрыгнул бы, но подоспел комендант, прыснувший ему в лицо из баллончика. Космача скрутили и лишь после этого начали стричь бороду, однако, травленый газом, он вертел головой и натыкался лицом на ножницы. Взбудораженный азартом борьбы и чтобы преодолеть этот гнусный страх, Палеологов сам поехал сдавать его на базу. Подпольным рынком рабов владел знакомый из торгующих на Арбате, начинавший с розничной продажи матрешек, ходового товара для иностранцев на заре перестройки, сам толстый, лысый, коротконогий, отчего и кличку носил соответствующую — Матрешник. В его лексиконе и близко не было слова «раб», люди, которых он продавал, назывались вполне цивилизованно — гастарбайтерами. Увидев избитого Космача, да еще узнав, что привезли ученого, начал сбивать иену. Со своими братьями по касте он чаще всего был откровенен в терминах.

— Ты опоздал, Богомаз, — назвал его прозвищем арбатского рынка. — Последнюю партию купили пару дней назад, теперь торги нескоро, держать его здесь несколько месяцев — веревки.

— Я к тебе никогда не обращался. Сделай для меня исключение.

Матрешник надулся и продолжал ломаться.

— Куда я с ним? Выкуп за него не получить. Продать будет трудно, только на любителя. Неизвестно, какие медицинские показатели. А вы еще избили его, звери.