Фрейд - Петр Люкимсон

Дальше Фрейд переходит к описанию того, как у его пациента развился кастрационный комплекс. Он формируется, как и в предыдущих трудах Фрейда, на основе двух составляющих: наблюдения за девочками (сестрой и ее подругой) во время мочеиспускания и открытия, что у девочек нет пениса, а также от страха после угроз няни, что его могут лишить этого «органа» в наказание за онанизм или какую-либо другую провинность. На мысль о кастрации будущего пациента Фрейда наводило буквально всё: продолговатые конфеты, убийство змеи отцом во время прогулки, сказка о Лисе и Волке, в которой Волк примерзает хвостом ко льду, и тот в результате отрывается…

Затем Фрейд — опять-таки на основе рассказа пациента — приходит к выводу о появлении у него мазохистского влечения по отношению к отцу и, наконец, переходит к кульминации — к рассказу о сне, который вошел в анналы (именно так, с двумя «нн», без описки и опечатки!) психоанализа:

«Мне снилось, что ночь, и я лежу в своей кровати… Вдруг окно само собой распахнулось, и в большом испуге я вижу, что на большом ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их было шесть или семь штук. Волки были совершенно белы и скорее похожи на лисиц или овчарок, так как у них были большие хвосты, как у лисиц, и уши торчали, как у собак, когда они насторожатся. С большим страхом, очевидно, боясь быть съеденным волками, я вскрикнул и проснулся…»[231]

Фрейд обращает внимание на то, что Панкеев не помнил точно, в каком именно возрасте приснился ему этот сон — в три, четыре или пять лет. Сам пациент пытался объяснить этот сон своими ассоциациями со слышанными от разных людей сказками о волках, но Фрейда это объяснение не удовлетворило. Он упорно стал искать «первичную сцену», ставшую прообразом этого сна. И в итоге он приходит к выводу, что в возрасте полутора лет мальчик, проснувшись примерно в пять часов, стал свидетелем полового акта между родителями «а-tergo», то есть в коленно-локтевой позе. Ребенок видел их гениталии, с испугом следил за родителями. Но в конце концов он обкакался и привлек их внимание своим криком. Таким образом, по Фрейду, белые волки — это отец и мать, одетые в белое во время совершения коитуса. При этом «мать стала кастрированным волком, который позволил другим взбираться на себя. Отец превратился в волка, который взбирался»[232]. Сон этот был и отражением садистско-анальной сексуальности (желания, чтобы отец вступил с ним в половой акт), и страха кастрации. Одновременно затем он определил и фобии, и сексуальные предпочтения пациента, который возбуждался при виде женских ягодиц и мог получать полноценное сексуальное удовлетворение, только когда женщина находилась в коленно-преклоненной позе. Наконец, уже в финале статьи Фрейд объясняет и то, откуда у его пациента страх перед бабочками с желтыми полосками. Оказывается, эта бабочка, во-первых, символизирует для него женщину, разводящую ноги (потому что бабочка открывает и закрывает крылья), во-вторых, желтые полоски напоминают Панкееву о груше, а его няню звали Грушей, а в-третьих, бабочка символизирует римскую цифру V, чрезвычайно значимую в этой истории, так как родители мальчика занимались любовью в пять часов утра.

Каким образом ребенок в возрасте полутора лет знал цифры, тем более римские, и умел определять время по часам, Фрейд не объясняет. Но всё это, как и многие другие несостыковки в этом рассказе его не смущают. Главное, что «пасьянс опять сошелся». Все фобии и склонности пациента, сам его параноидальный образ мышления получили объяснения, и объяснения эти полностью подтверждали теорию Фрейда о развитии детской сексуальности с ее генитальной, анальной и снова генитальной стадиями, роли бессознательного в этом развитии и т. д. Если же какие-то факты в эту концепцию не укладывались — что ж, тем хуже для фактов.

Точно так же обстояло дело, когда в дни войны Фрейду приснился сон о гибели его сыновей. Любой другой человек на его месте решил бы, что такой сон отражает вполне понятный страх за судьбу детей, оказавшихся на фронте. Но подумать так означало бы подвергнуть сомнению собственную идею о том, что любой сон воплощает в себе исполнение желаний. Этого Фрейд позволить себе не мог, а потому с ужасом пришел к выводу, что подсознательно он завидует молодости сыновей и тайно желает их смерти.

С этой точки зрения история «волчьего человека» — квинтэссенция образа мышления Фрейда и его учения, парадоксальным образом соединяющего в себе эпохальные открытия феноменов человеческой психики и субъективную, подчас откровенно противоречащую здравому смыслу их трактовку.

«Как Панкеев ко всему этому отнесся, согласно его собственным воспоминаниям, само по себе целая история, — пишет Пол Феррис. — Он не поверил в сцену в спальне („ужасно притянуто за уши“), он знал, что Фрейд не вылечил его — навязчивые желания и тревога не покинули его до конца жизни, — но в то же время Фрейд был для него „гением“ с „очень серьезными глазами, которые вглядываются в самое дно души“. Благодаря Фрейду, он, по его словам, смог жениться на Терезе, няне из Мюнхена, в которую был влюблен. Фрейд стал для него отцом, которого ему не хватало, „новым отцом, с которым у меня были прекрасные отношения“. В терминах психоаналитики это называется „позитивным переносом“ — банальное, но, вероятно, вполне удовлетворительное объяснение, как Фрейд помог Панкееву и многим другим пациентам. Он стал для них другом и советчиком.

Даже среди психоаналитиков есть скептики, считающие эту историю слишком фантастической, но для большинства она остается прекрасным музейным экспонатом, который лучше не трогать. Некоторые говорят о несоответствиях и общей невероятности… Слышатся отголоски собственного детства Фрейда над кузницей. „Перед нами биография или автобиография?“ — спросит критик»[233].

Последний вопрос, безусловно, не имеет однозначного ответа. Вероятнее всего, Фрейд и в самом деле перенес на Панкеева свои собственные детские впечатления об увиденном им половом акте родителей и придал ему такое значение потому, что как мужчина прекрасно понимал пристрастие Панкеева к позе «а-tergo».

Психиатры же убеждены, что Фрейд не мог вылечить Панкеева, страдавшего психическим расстройством, отягощенным наследственностью (его дядя, отец и сестра покончили самоубийством на фоне явно развивавшегося у них психического заболевания). Сама статья «Из истории одного инфантильного невроза», будучи законченной в начале 1915 года, была опубликована только в 1918 году.

Финал истории «волчьего человека» известен. Серж Панкеев стал первым пациентом Фрейда, подлинное имя которого было предано огласке, и в этом качестве он стал знаменит. Революция разорила его, и последние годы он жил на щедрые пожертвования психоаналитиков, а затем и всего международного психоаналитического движения. Панкеев гордился своей славой и, подходя к телефону, говорил: «Волчий человек слушает…»

«Само поведение Фрейда, то, как он меня слушал, разительно отличало его от тех его знаменитых коллег, с которыми мне приходилось сталкиваться до сих пор и у которых я обнаружил почти полное отсутствие глубокого психологического понимания. При первой же встрече с Фрейдом у меня возникло ощущение того, что я познакомился с выдающейся личностью», — вспоминал Сергей Панкеев.