Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

— Как думаешь, Ганка, чему бы это? А?

* * *

Когда отряд испанцев проломился через лес к одинокой скале, уже смеркалось. Под вечер потеплело, небо затянули низкие серые тучи. Звёзды скрылись, и посыпал снег. Сначала в синем воздухе закружились одинокие и редкие снежинки, потом они немного выросли, потом — ещё чуть-чуть, и вскоре с вечереющего неба падали уже целые хлопья, толстые и белые, как сытые овцы. Ветра не было. Тяжёлый и липкий, как гончарная глина, снег ложился спудом на плечи и головы, западал за ворот, отягощал поля на шляпах у солдат и скапуляры сутан у монахов. Сапоги черпали снег, — сапоги! Чего уж говорить о башмаках? Кто бывал в настоящем, далёком и диком лесу, тот знает, что зимой чащоба защищает лучше всяких стен. Недаром лесные братья чувствуют себя там так вольготно. Ветки кустарника сплетались, как бока корзины, еловые лапы хлестали в лицо, купина и шиповник добавляли лишние полоски к буфам рукавов и штанов, драли полы плащей и монашеских ряс. При каждом движении сверху сыпалась хвоя и белая мерзость. Лис присмотрел себе укрытие что надо (если, конечно, он и в самом деле жил тут). Солдаты ругались, кутались, кто во что мог, и прятали ладони в рукава. Курить брат Себастьян не разрешил. Жевали табак.

Треск ветвей в вечерней тишине слышался особенно отчётливо. Громоздкие алебарды, и так-то не слишком удобные, в лесу и вовсе стали проклятием для четверых солдат, и лишь когда Мануэль случайно набрёл на узкую тропу, заметённую снегом, идти стало легче.

Тропа куда-то вела.

— Hola, да тут дорога! — с удивлением воскликнул вскоре маленький испанец.

— Где дорога? — Санчес с интересом обернулся.

— Да вот же дорога, здесь! — объявил аркебузир, топнул ногой и сделал несколько шагов, проваливаясь в снег не по колено, а едва по щиколотку. — Старая просека. Видите? — он помахал рукой, указывая вверх. — Деревья тонкие и выросли недавно, в два ряда. Все задрали головы.

— А, верно, — оглядевшись, согласился с ним Родригес. — Рудничная нитка, не иначе. Ну и глаз у тебя, Мануэль. Я вот ни хрена бы не заметил, всё только — вниз, да вниз...

— Ну ладно, чего выпятились? — не выдержал Киппер. — Дорога, и дорога. Что в ней эта... такого особенного есть? Эка невидаль, открыл Америку... Дорога... Раз рудник здесь был, должна дорога тоже быть. Она нас к нему и выведет. Пошли.

Десятник проверил, хорошо ли ходит в ножнах меч, и первым двинулся вперёд.

— Дурацкое время года! — ругался сквозь зубы Родригес, отряхивая об колено снег со шляпы и вытирая мокрое лицо перчаткой. — Ну что за мерзкая страна! Летом сыро, зимой холодно, а весной и осенью — и сыро и холодно одновременно. Caray[79]! Как здесь только люди живут?

Жевать табак Родригес тоже бросил, когда добрались до сугробов. Вместо этого пыхтел, ругался и расчищал алебардой проход усы его, обычно гордо смотревшие вверх и бодавшие небо, теперь намокли и обвисли, как две чёрные сосульки. Настроение у остальных солдат тоже было ни к чёрту. Киппер ещё утром высосал все свои запасы водки, и потому пребывал в настроении холодном и безумно мрачном. Никаких тревожных признаков не было, лес был первозданно тих, только снег скрипел под ногами, но всё равно солдаты вздрагивали, поводили оружием, косили взглядом в сторону. Теперь же, найдя дорогу, все слегка воспряли духом, обменялись солёными шуточками, зарядили зубы свежей жвачкой и отважно двинулись вперёд. Первыми шли Киппер и Санчес с Родригесом, за ними — Хосе-Фернандес с Мануэлем, далее — Михель и сумасшедший Смитте. Тропа не позволяла широко идти. Замыкающими шли монахи и Анхель, как видно не желающие упускать из вида подопечных.

В таком порядке они и вывалились на поляну.

Михелькин стоял и оглядывался, щурясь в наступающем вечернем полумраке. Лесная проплешина вся была в старых следах; даже слой свежего снега был не в силах скрыть их все. Солдаты воспрянули духом.

— Вон они, следы-то, — скребя в затылке, высказал общую мысль Хосе-Фернандес. — Вишь, как растоптался... Здесь он, а? Святой отец?

Брат Себастьян перевёл взгляд на Томаса, адресуя заданный вопрос ему. Мальчишка помедлил, словно бы прислушивался к чему-то, потом кивнул.

— Он здесь, — сказал монах.

— Смотрите! Смотрите! — воскликнул вдруг Санчес. — Там огонь!

Все обернулись, куда он указывал; солдаты для верности выставили перед собою алебарды. Наступила пауза. Наконец Анхель сплюнул и упёр алебардину древком в землю (точнее — в снег).

— Чего ты так разорался, Алехандро? — сказал он. — увидел и увидел; Орать-то зачем?

— Con mil diablos, — пробормотал Родригес, не сводя взгляда с зелёного огонька, едва виднеющегося меж дерев, — что это там такое? Почему он зелёный?

Санчес покачал головой:

— Тот, лысый, что-то говорил про заброшенные штреки. Может, это рудничный газ там горит?

— Рудничный синим горит.

— Какая разница? — Анхель решительно потеребил белёсый ус. — Если там огонь, значит, его кто-то развёл, вот и всё. Пойдём туда и сами всё посмотрим.

— Верно! — пьяно и отважно встрепенулся Киппер. — Точно! Ну? Что вылупились? Зелёного огня, что ли, не видели? А ну, держись ровнее! Подтянись! Про тыл не забывать! Эй, держи пузана!.. Himmeldonnerwetter! Распустились? Уже забыли, сколько страху натерпелись? Хотите ещё?

Анхель, прищурясь, посмотрел на крикуна. Поиграл желваками. Ничего не сказал. Солдаты запоздало и смущённо заоглядывались, запереминались с ноги на ногу. Смитте стоял и пустыми глазами рассматривал небо.

Родригес положил за щеку свежий ком табаку и принялся его мрачно жевать.

— Надо идти, — сказал неуверенно кто-то.

— Значит, пойдём, — кивнул Родригес.

— Но там нас могут уже ждать...

— Значит, дождутся, — заявил Анхель и оскалился в усмешке. Оглянулся. — Мануэль? Мануэль, где ты там? Надеюсь, хоть сейчас-то порох у тебя сухой? Давай, зажигай свою фитюльку. А ты, hombre, — обернулся он к Михелькину, — присмотри за этим, — он кивнул на спятившего толстяка.

— Хорошо, — сказал Михелькин, втайне несколько обрадованный, что ему не надо будет сражаться.

— Ты чего такой бледный? Испугался, что ли? Не дрейфь и подтяни штаны; с нами не пропадёшь. Главное — не суйся в пекло. На, возьми, — Анхель вынул из ножен свой любимый кривой кинжал и рукоятью вперёд протянул его Михелю. — Если что, то бей вот так — снизу вверх. У него клинок изогнут; целься в грудь, и не коли, а режь, и непременно что-нибудь заденешь там в кишках и вытянешь наружу. Comprendes?

Тот гулко сглотнул.

— Да.

— Тогда — пошли.

— Погодите! — Санчес обернулся к Себастьяну, опустился на одно колено, упёрся древком алгбарды в снег и преклонил главу.