Кавказская война. В 5 томах. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг. - Василий Потто

Видя, что отряд медлит спуститься с горы, персияне начинали думать, что Красовский не надеется пробиться к Эчмиадзину и намерен отступить в свой лагерь. Аббас-Мирза, опасавшийся этого более всего, предпринимал военную хитрость: он сделал вид, что отступает сам, и, отодвинув, назад свою пехоту к реке, спрятал ее в балке. Красовский улыбнулся. “Каков Аббас-Мирза!” – сказал он полковым командирам, собравшимся к нему за приказаниями.

Намерения неприятеля были совершенно ясны. От возвышенности, где стояли русские, дорога к Эчмиадзину пролегала между двумя рядами небольших, но крутых возвышенностей, образовывавших собой узкую лощину, почти ущелье. В этом-то ущелье, на самой дороге, неприятель и думал запереть русский отряд, чтобы затем истребить его губительным перекрестным огнем справа и слева.

Красовскому, только и видевшему впереди Эчмиадзин с его опасным положением и потому не допускавшему и мысли об отступлении, приходилось принять страшный неравный бой с весьма неверными надеждами на успех, которого не обещала, между прочим, и неопытность храбрых солдат. Уже восемь месяцев двадцатая дивизия находилась в Грузии; но, перенося всевозможные труды, она ни разу еще не встречалась с неприятелем в упорном и жарком бою. Происходившие до того времени ничтожные стычки только укрепили солдат в презрительном отношении к противникам, но не дали им ни опыта, ни той великой веры в самих себя, в которой заключалась вся тайна чудесных подвигов Карягиных и Котляревских. Если бы войска Красовского действовали налегке, они, быть может, еще и были бы способны вынести на своих плечах всю тяжесть чудовищно-неравного боя, когда одному приходилось сражаться против десятерых: но за войсками шел нескончаемый транспорт, и он вязал солдат по рукам и ногам, лишая их необходимой свободы действий.

Так или иначе, но отряд пошел вперед. Отдохнув и стянув обозы, он начал спускаться в страшное междугорье, грозившее отовсюду опасностями. Там уже невозможно было идти широким боевым фронтом, и потому Красовский расположил свои войска следующим образом: впереди, по обе стороны дороги, пошел батальон тридцать девятого егерского полка: две роты с двумя орудиями справа, две роты с двумя же орудиями слева; за ним следовал Крымский батальон в том же порядке, и тоже с четырьмя орудиями; по самой дороге длинной лентой тянулся обоз, прикрытый справа сводным батальоном, слева – казачьими полками; и, наконец, шел арьергард. Так как, проходя к Эчмиадзину мимо Ушакана, отряд оставлял в тылу у себя неприятельский лагерь, то в арьергард назначены были солидные силы – весь сороковой егерский полк с четырьмя орудиями.

Толпы персиян между тем быстро увеличивались новыми толпами, приходившими из-за Абарани, и, пропустив мимо себя колонны, стали наседать на арьергард, в то же самое время грозной тучей подвигаясь слева, чтобы не дать отряду возможности уклониться в сторону и выйти из-под огня батарей, стоявших за рекой. И вот едва отряд приблизился к пункту, против которого за рекой лежит Ушакан, как с противоположного берега загремела персидская артиллерия, которая и продолжала обстреливать двигавшиеся войска на протяжении нескольких верст; а отклониться из-под выстрелов в сторону не представлялось никакой возможности. Едва солдаты вышли из-под батарей ушаканских, как попали под огонь других, которые, переправившись из-за Абарани, уже заняли позицию на скатах между рекой и отрядом. В то же время восемь орудий громили отряд с тыла и с левых высот, стреляя по русским батареям и вдоль обоза.

Положение отряда становилось с каждым шагом опаснее. Вся неприятельская пехота, скрытая в овраге, выдвинулась теперь опять на возвышение и быстро шла вперед, чтобы захватить в свои руки выход из ущелья. На помощь к ней, влево от отряда, по высотам, скакал пятитысячный конный отряд. Неприятель стремился соединиться впереди, чтобы сомкнуться в кольцо и совершенно окружить отряд. “Отступление от этого места, – говорит Красовский,– делало потерю Эчмиадзина невозвратной, а малейшая медленность могла ободрить персиян и ослабить доверенность ко мне подчиненных”. И вот, он, чтобы открыть себе путь в монастырь, приказал головным колоннам тридцать девятого полка стремительно ударить на врагов. К счастью, егеря успели взбежать на высоты прежде, чем неприятель соединился, и сильным огнем расстроили его намерения: неприятельская конница, осыпанная их выстрелами, была отбита назад, и пехота – остановилась сама. Зато теперь все силы неприятеля обрушились на русский арьергард, с целью по. возможности замедлить движение отряда. Напрасно Красовский приказывал спешить с отступлением, чтобы скорее миновать гибельное ущелье,– исполнение этого встречало неодолимые трудности.

Утомленные пятичасовым сражением, солдаты начинали обессиливать. А неприятельская пехота нападала на арьергард все с большей и большей яростью. Помощи отряду ждать было неоткуда, он защищался отчаянно,– и врагам дорого доставались его нападения: картечь била их массами. Мужество солдат сорокового полка превосходило всякое представление. До подошвы горы, откуда начиналась уже Эчмиадзинская равнина, оставалось четыре версты: но эти четыре версты для сорокового полка и артиллерии, действовавшей с ним, были поистине ужасны.

Дорога становилась здесь каменистее и труднее. Артиллерия, прыгая по камням, едва-едва подвигалась в извилинах ущелья; от лошадей валил густой пар, оси трещали, ломались колеса, и каждая подбитая или упавшая арба загораживала путь, останавливала, движение. Замешательство в войсках при этом естественно росло, и люди, сбившиеся в кучу, падали под перекрестным огнем неприятеля. С каждым шагом вперед потери становились значительнее. Пришлось подкрепить арьергард целым батальоном крымцев, и Красовскому не раз приходилось самому водить в штыки то ту, то другую роту, чтобы только дать время остальным уйти вслед за обозами. Тогда орудия с величайшим трудом брались на передки и до следующего действия отступали с полумертвой прислугой. Усталость людей доходила до буквального изнеможения, потери – до невозможности действовать артиллерией. Многие солдаты падали при своих орудиях и, облокотись на камень, равнодушно отдыхали под градом неприятельских пуль.

В один из таких-то моментов пришлось прикрывать отступление через опасный спуск двум орудиям третьей легкой артиллерийской роты, при которых находился сам командир батареи, капитан Соболев. Картечь и пули осыпали его со всех сторон. Красовский видел, что если орудия не удержатся и отступят преждевременно, пехота неминуемо погибнет под натиском неприятеля,– и сам поскакал на батарею, чтобы ободрить артиллеристов. Его встретил Соболев, “веселый и сияющий”. “Будьте спокойны, ваше превосходительство,– отвечал он, выслушав приказание не отступать ни в коем случае,– двадцать персидских орудий меня не собьют!” – И он, действительно, отступил не прежде, как получив приказание. “Мужество и неустрашимость,– говорит Красовский,– достойны изумления!”.

Едва Соболева сменил на спуске другой артиллерийский взвод с полковником Гилленшмитом, как неприятельское ядро раздробило ось у батарейного орудия. Его стали перекладывать на запасной лафет. Неприятель воспользовался этим моментом, чтобы броситься в атаку. Красовский, видя смущение растерявшихся людей, сам явился среди них и очутился под страшным картечным огнем, которым персияне, очевидно, хотели заставить бросить подбитое орудие. Стрелковая цепь на этом пункте скоро была сбита. “Ваше превосходительство! – сказал Красовскому Гилленшмит.– Я вас прошу, оставьте меня с орудием на жертву, но не подвергайтесь сами столь очевидной опасности. Будьте уверены, что мы сделаем все возможное, чтобы спасти орудие”.– “Я останусь с вами”,– ответил Красовский.