Распутин - Эдвард Радзинский

Но кого назначить? Она не знала. И опять пришло время «Нашего Друга»... Нет, он вовсе не собирался рекомендовать Хвостова – тот был слишком коварен и глуп. Нужен был совершенно другой, новый человек – которого примут и «наши», и Дума. Вот когда сказалось отсутствие знавшего всех и вся князя Андроникова! И Распутину, видимо, пришлось обсуждать возможные кандидатуры с «мозговым центром» (Симанович, Рубинштейн, Манасевич-Мануйлов).

Между тем сессия Думы приближалась. Новый премьер был пока не найден – приходилось спасать старого. Но для этого царю следовало сделать шаг к примирению с Думой. И мужик снова предложил свой великий ход – царю нужно явиться в Думу.

Николай был склонен принять предложение, но гордая Аликс относилась к нему весьма прохладно. Однако «Наш Друг» все ей объяснил... И 13 ноября царь, к своему изумлению, получил от нее такое письмо: «Если бы ты мог появиться и сказать несколько слов, совершенно неожиданно, в Думе (как ты это полагал), то это могло бы... стать блестящим выходом из положения... После этого старику стало бы легче».

Но Распутин понимал: так долго продолжаться не может. Так что надо было спешно найти нового премьера...

ДЕЛА ЦЕРКОВНЫЕ

Пока шли поиски премьера, Аликс вновь пришлось заняться церковью. Флегматичный барин Волжин, назначенный в Синод вместо Самарина, разочаровал царицу. Он вдруг повел себя независимо: попытался осуществить то, на чем сломал себе шею его предшественник, – отправить на покой Варнаву, о котором уже заговорили в Думе. Но она не отдала одного из «наших»...

«11 ноября... Тебе следует сделать Волжину хорошую головомойку... он слаб и напуган... Когда ты увидишь его, объясни ему, что он служит прежде всего тебе и церкви, и что это не касается ни общества, ни Думы».

В то же время в «царскосельском кабинете» возникла идея о назначении скандально известного Питирима Петроградским митрополитом. И Аликс снова привычно нажала на Ники.

«12 ноября... Душка, я забыла рассказать тебе о Питириме, экзархе Грузии... он человек достойный и „великий молитвенник“, как говорит Наш Друг. Он предвидит ужас Волжина... но Он просит тебя быть твердым, так как Питирим – единственный подходящий человек.. Было бы очень хорошо, если бы ты это сделал тотчас по приезде, чтобы предупредить всякие разговоры, просьбы Эллы...»

Завершала букет государственных предложений еще одна идея «Нашего Друга»: «Он просит тебя немедленно назначить Жевахова помощником Волжина... возраст ничего не значит, он в совершенстве знает церковные дела. Это твое желание, ты – повелитель...»

Князь Жевахов – тот самый молодой человек, который стоял на снимке среди поклонников Распутина. Он был маленьким чиновником в Государственном Совете, но «Наш Друг» сразу его отметил. По слухам, Жевахов тоже принадлежал к «сексуальному меньшинству», что было пагубно для церковной карьеры, однако Распутин начал его выдвигать и вскоре ввел во дворец. И вот уже скромный чиновник по поручению царицы едет в Белгород «для устройства раки мощей святителя Иоасафа».

Волжин отказался взять Жевахова в помощники. Тогда для князя специально создали должность «второго товарища» обер-прокурора. А потом первого выгнали, и Жевахов стал единственным...

В конце 1915 года Питирим стал митрополитом Петроградским и Ладожским, главным из церковных иерархов – «Первоприсутствующим в Синоде». Он поселился в знаменитой Александро-Невской лавре.

А в начале следующего года потерял свое место строптивый Волжин. Вместо него обер-прокурором стал безгласный, «послушливый» Николай Раев – бывший скромный директор Высших женских курсов.

Переворот завершился. Послушный Синод был создан. И скоро Аликс напишет царю: «20 сентября 1916.... Представь, Синод хочет поднести мне грамоту и икону (вероятно, за мой уход за ранеными)... ты себе представляешь меня, бедную, принимающей их всех? Со времен Екатерины ни одна императрица не принимала их одна... Гр в восторге от этого (я не разделяю Его радости), но странно, разве это не меня они постоянно так боялись и осуждали?»

Императрица заслужила награду от нового послушного Синода – ведь она создала его сама... вместе с «Нашим Другом».

«ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ? ВЫШЕ!»

Заканчивался 1915 год. Слухи о могуществе Распутина окончательно обросли всевозможными мифами. Он уже давно превратился в глазах жителей столицы в культовую фигуру.

В то время около него появляется скучающая богачка Лидия Базилевская. 28-летняя дочь генерал-лейтенанта, высокая разведенная брюнетка тотчас попала в донесения агентов: «В час ночи пришел пьяный домой... и неизвестный офицер с дамой. Сюда же пришла Базилевская... пробыли до 4 утра».

Певица Беллинг вспоминала: «Это было в ноябре месяце 1915 года, в шесть часов вечера... Одна моя знакомая, Л.П.Б-ая (Лидия Платоновна Базилевская. – Э. Р.)... о которой я знала... только то, что она занимается „благотворительностью“, правда больше крикливой... позвонила мне по телефону: „Милая, приезжайте немедленно ко мне!“... „А что такое?“ – спросила я, крайне удивленная ее просьбой. „У меня сейчас одно очень важное лицо, которое вами заинтересовалось по вашей фотографии и требует вашего немедленного приезда“. Голос у Л. П. Б-ой был крайне нетерпеливый и взволнованный... „Требует? – переспросила я. – Это кто же? Министр какой-нибудь?“ – „Выше!“ – получила я в ответ. „Ну, великий князь?“ – „Выше!“ – услышала я безнадежный стон Л. П. Б-ой, очевидно возмущенной моей недогадливостью. Меня взяло неописуемое любопытство. Что же это за тип? „Требует“ – и выше всего существующего „высокого“ в нашем понятии... Я поехала и, должна сознаться, подгоняла извозчика от нетерпения. Когда я вошла в переднюю, ко мне вышла взволнованная, раскрасневшаяся Л. П. Б-ая и торопливо сама стала мне помогать стаскивать шубу, даже калоши... „Руку не забудьте поцеловать... он любит“, – шепотом сообщила мне Л. П. Б-ая. „Какая гадость! – подумала я, сразу разочаровавшись. – Поп!“... Л. П. Б-ая втолкнула меня в соседнюю комнату, оказавшуюся нарядной светлой спальней, с красивыми зеркалами, креслицами и кружевными подушками. Сидело несколько дам и два-три мужчины. Меня неприятно скорчило от пытливо уставившихся в меня серых, глубоких, небольших и некрасивых глаз... Растрепанный, в чудной шелковой сиреневой рубахе, в высоких сапогах и с неопрятной бородой, он показался мне знакомым, и я бессознательно поняла, что это Распутин».

Так Беллинг познакомилась с Распутиным и попала в его «салон».

ПОСЕТИТЕЛЬНИЦЫ ДИВАНА

Пока шли политические баталии, «Распутиниада», уже отдающая безумием, продолжалась. Вот как Жуковская описывает «салон» Распутина в конце 1915 года – все с теми же знакомыми лицами:

«За столом у кипящего самовара, который, кажется, вообще не сходит со стола... сидела размякшая Акилина в своем сером платье сестры милосердия (она работает в царском госпитале), а радом с нею приютилась Муня, с кротким обожанием смотревшая на Распутина, притиснувшего меня в угол дивана. Позвонили. Муня пошла открывать... Пришла княгиня. Шаховская – высокая полная брюнетка с медлительными движениями, ленивыми и манящими. Она была также в платье сестры милосердия, работала в госпитале Царского Села... „Так устала, только и думаю, как бы поспать, а к тебе, видишь, приехала“. – „Ну, смотри-ка у меня, – сказал Распутин. – Знаешь, как сладка, ух ты, моя лакомка...“ Он гладил ее по груди, залезая под воротник... Сжимая ее колено, он добавил, щурясь: „А знаешь... где дух?.. Ты думаешь, он здесь? – он указал на сердце, – а он здесь!“ – и Распутин быстро и незаметно поднял и опустил подол ее платья... „Ох, трудно с вами!.. Смотри ты у меня, святоша, – он погрозился, – а то... задушу, вот те крест!“... „Я сейчас домой поеду, – кладя голову на плечо Распутина, сказала, ласкаясь, Шаховская. – Ванну возьму и спать“... „Отец, ну не сердись... – умильно просила Шаховская, подставляя лицо для поцелуя. – Ты ведь знаешь, отец!“ – „Ну, ну, лакомка, – благодушно отозвался Распутин, тиская ее грудь. – Захотела...“ Это всегда меня удивляет в странном обиходе Распутина... Почему здесь все можно и ничего не стыдно?.. Или здесь все по-иному? Конечно, нигде не увидишь того, что здесь, в этой пустой столовой... где... изнеженные аристократки... ждут ласк грязноватого пожилого мужика... ждут покорно очереди, не сердясь и не ревнуя...»