Мирабо - Рене де Кастр

Шаг за шагом он опроверг свидетельства, выдвинутые против него. Де Вальфон обвинил Мирабо в том, что тот с саблей в руке промчался вдоль рядов Фландрского полка.

— Меня обвиняют в великой нелепости, — возразил Мирабо. — На мне был костюм депутата третьего сословия, который сочетается с саблей только карикатурно. Меня спутали с господином де Гамашем, что весьма досадно для него, ведь теперь его на законном основании и с большим пылом подозревают в уродстве, раз он на меня похож.

Затем, под смех присутствующих, он стал отрицать слова Мунье, объявившего, что Париж идет на Версаль; с той же энергией он опроверг, что советовал герцогу Орлеанскому покинуть Францию. Кто был истинным виновником этого отъезда? Мирабо заявил во всеуслышание: генерал Лафайет. Вывод можно было и не делать: если герцог Орлеанский и Мирабо невиновны в октябрьских беспорядках, то этого нельзя сказать о командующем Национальной гвардией, который позволил группе бунтовщиков захватить замок французских королей. Мирабо этого не сказал, он был слишком хитер; он ограничился красноречивым переходом:

— Пусть сгинут жестокие обвинения, безудержная клевета, причислившая к опаснейшим заговорщикам, к мерзейшим преступникам человека, знающего, что он всегда хотел быть полезен своей стране и что он не всегда был ей бесполезен!

Затем, перейдя в наступление, он не оставил камня на камне от всего дела и заключил, указывая пальцем на правых депутатов:

— Да, тайна этого адского процесса наконец раскрыта; она здесь вся целиком; она нужна тем, чьи свидетельства и клеветы составили ее основу. Она в средствах, предоставленных врагам Революции. Она в сердце судей, а вскоре будет отчеканена в Истории самой праведной и беспощадной местью.

Под рукоплескания Мирабо спустился в зал; юридическая уловка, затеянная против него, обернулась к его торжеству; он не только восстановил свою власть над массами, но и привлек на свою сторону левых депутатов, усомнившихся в нем. Поэтому 6 октября 1790 года, в годовщину версальского бунта, Мирабо устроили торжественный прием в клубе якобинцев, из которого он вышел. Левые газеты прославляли это событие: «Мирабо вернулся к своим братьям по оружию; эта новость порадует всех друзей свободы». Камилл Демулен поэтически приветствовал возвращение блудного сына: «А ты, святой Мирабо, вновь стал святым, побывав великим грешником».

К несчастью, у демократического триумфа была обратная сторона. Двору не пришелся по нраву успех Мирабо, и не с точки зрения выпада против Лафайета, и даже не из-за оправдания герцога Орлеанского, а потому, что тайный советник короля вновь стал необузданным трибуном, сотрясавшим Генеральные штаты; он только что оправдал октябрьские события и поощрил власть улицы против силы закона; одним словом, он оправдал Революцию.

Мария-Антуанетта уже не видела в этом буяне почтительного и преданного придворного, низко склонившегося, чтобы поцеловать ее королевскую руку во дворце Сен-Клу; разочарованная государыня печально писала Мерси-Аржанто: «При всем его уме и изворотливости, мне кажется, ему будет весьма трудно доказать, что он произнес эту речь, служа нам».

III

По этим словам можно судить о трагической ошибке, под знаком которой пройдет октябрь 1790 года: намерения Мирабо ничуть не изменились; но чтобы довести до конца свои действия в пользу короля, он был вынужден играть роль, которая ему удавалась — роль вождя плебеев. Он вел двойную игру, полагая, что может одновременно держать в своих руках Национальное собрание и давать советы монархам.

Ободрясь двойной поддержкой, которую, как он думал, наконец себе обеспечил, Мирабо собирался приложить все силы, чтобы отменить декрет от 7 ноября 1789 года.

Место первого министра свободно, Национальное собрание у Мирабо в руках, судьба короля зависит от малейшего неверного шага — разве возможен провал?

Жребий был брошен, и Мирабо перешел в наступление.

В самом деле, речь шла о том, чтобы пересмотреть Конституцию — свод постановлений. В отместку Лафайет добился вывода Мирабо из ревизионного комитета.

Тот не смирился с поражением; в «записках двору» он изложил свои взгляды на необходимые изменения: ему ведь нужно было убедить двор, поскольку Национальное собрание уже за него.

В записках XXVIII–XXXIV можно разглядеть конституционные принципы Мирабо, его преданность наследственной монархии, глубокую мудрость и трезвый взгляд на реальность: «Народу пообещали больше, чем могли; ему внушили надежды, которые невозможно осуществить; а главное, ему позволили стряхнуть ярмо, под которое его теперь уже невозможно загнать; можно сколько угодно урезать, отбирать, экономить — расходы нового режима будут крупнее, чем у прежнего, и в конечном счете народ станет судить о Революции только по одному факту: больше или меньше денег вытащат у него из кармана? Сможет ли он жить в достатке? Получит ли он больше работы? Будет ли эта работа лучше оплачиваться?..»

Чтобы вести трудную игру для обеспечения успеха Революции, король должен, раз Неккер освободил место, составить новую правительственную команду; неплохо бы набрать ее из депутатов Национального собрания; а еще лучше — собраться с мужеством и выбрать правительство из оппозиции, чтобы ее нейтрализовать, — таково важное утверждение, уточняющееся в тридцатой записке от 14 октября 1790 года:

«Якобинские министры не будут министрами-якобинцами; каков бы ни был человек, резкое возвышение — это кризис, излечивающий имеющиеся недуги и вызывающий те, которых не было прежде. Поставленный у кормила власти самый ярый демократ увидит вблизи беды королевства и признает, что королевская власть недостаточно сильна. Чем больше хвалить его за содеянное, тем с большей охотой он это исправит».

Мирабо был уверен, что Людовик XVI извлечет для себя урок из этих строчек, в которых раскрывается весь секрет демократического правления, даже если осуществлять его в рамках монархии; решив, что самое трудное сделано, он готовился столкнуться с Национальным собранием, даже не подозревая, что его ждет поражение на обоих фронтах.

Бунты военных моряков в Бресте стали досадным продолжением мятежей пехоты в Нанси. Комитеты Национального собрания взвалили вину за беспорядки на министров и предложили проект декрета, чтобы потребовать у короля их отставки. Начались прения, и вышедшие поочередно на трибуну Александр де Ламет и Барнав высказались в пользу принятия декрета.

Во время этих дебатов, которые могли иметь первостепенное значение, Мирабо намеренно хранил молчание, дрожа от сдерживаемого бешенства: он-то думал, что убедил короля, считал себя единственным советником двора, единственным возможным спасителем. А оказалось, что Людовик XVI обращался за советами к другим, по меньшей мере, принимал предложения от средних умов, не сопоставимых по таланту с Мирабо.

Тайной причиной бури был проект письма, написанный для короля депутатом Бергасом, представителем Лиона и прозелитом «животного магнетизма»[51], о том, как вести себя по отношению к брестским бунтовщикам; гром прогремел 18 октября, когда Ламарк получил бурное послание с пометкой «только для Вас», в котором Мирабо сообщал ему о случившемся и писал: