Эрос невозможного. История психоанализа в России - Александр Маркович Эткинд

в котором факты смешаны с «полузабытыми штрихами», восстанавливающими непонятную ранее связь между фактами. Автор дневника в этом месте не столько фиксировал происшедшее, сколько пытался ретроспективно объяснить некий факт, известный ей по рассказу мужа, но непонятный и потому остановивший внимание при переработке дневника. Этот факт – ясно выраженная Булгаковым (возможно, в ходе обсуждения спорного вопроса о том, какой из вариантов этой главы оставить в романе) ассоциация между Великим Балом у Сатаны и реальной «раrtу» в американском посольстве. Непонятным же Елене Сергеевне было то, на чем, собственно, основывалась эта ассоциация. Почему она оставалась непонятной даже ей, присутствовавшей на бале в посольстве, бывшей прототипом Маргариты и помогавшей в редактировании романа? Не давая ответа, вдова писателя продолжала десятилетия спустя возвращаться к этой теме, вводя в новую редакцию дневника малозначительные штрихи, все равно не снимающие проблему.

Из всего этого мы понимаем, что между балом у Буллита и балом у Воланда была некоторая связь, или сходство, о чем знала жена писателя; но в чем состояла эта связь, Елена Сергеевна, вероятно, могла только гадать. Во всяком случае, не в тех деталях стиля рюсс, во всех этих медведях, березках и стукачах, которые увидела она на приеме в Спасо-хаусе. Возможно, сходство состояло в чем-то ином, более важном, чего не знала даже она.

Быть с русскими, как дьявол

Полномочия Калинину были вручены 19 декабря 1933 года. Долгожданное дипломатическое признание Советского Союза Америкой было крупным успехом. Первого посла, к тому же друга Ленина, встречали, по характеристике американских газет, «истерическими славянскими эмоциями». Буллит тоже был воодушевлен. На первом же банкете в Кремле он с успехом выдержал испытание бесконечными тостами, во время которых надо было стоять и нельзя было закусывать, и дождался того, что Сталин предложил ему содействие и обещал землю для нового здания посольства на Ленинских горах. С восторгом докладывая об этом в письме Рузвельту, Буллит говорит о своей тактике словами, сильно напоминающими знаменитый совет Воланда: «…никогда и ничего не просите… в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» Несмотря на утонченный опыт психобиографии, он смог увидеть в Сталине всего лишь «цыгана с корнями и эмоциями, выходящими за пределы моего понимания». Ворошилова он характеризовал как «одного из самых очаровательных людей, которых я встречал в жизни».

По словам Уоллеса, Буллит в первые годы своей службы послом с энтузиазмом относился к большевикам. Он даже уговаривал Уоллеса, тогда министра сельского хозяйства, внимательнее относиться к успехам русских в этой области, особо подчеркивая почему-то их успехи в искусственном осеменении. Его принимал Сталин, однажды они провели в беседе вдвоем целую ночь. Буллит рассказывал о нем как о выдающемся человеке, однако не скрывал отвращения, вспоминая, как Сталин целовал его «открытым ртом». Обилие алкоголя и застольные ритуалы Кремля тоже были ему не по душе. «Он имел свободный и либеральный склад духа. Он любил ходить повсюду и не мог вынести, чтобы его ограничивали и за ним шпионили». В результате, рассказывал Уоллес, за годы работы в Москве отношение Буллита к Советской России резко изменилось. В 1946 году Буллит характеризовал Советскую компартию как группу того же сорта, что и испанская инквизиция; при этом он говорил, что очень полюбил русских людей, а женщины в Москве вызывали его восхищение: даже на строительстве метро они работали больше мужчин. В конце концов Уоллес, ставший после войны сторонником сближения с Советами, стал осуждать Буллита за нестабильность и чрезмерный антисоветизм; именно такие люди, писал он, и готовили холодную войну. «Он был восхитительным человеком, но был подвержен эмоциональным потрясениям и внезапным переменам».

Между тем Сталин не выполнял никаких обещаний, на Ленинских горах начали строить университет, а люди, которых Буллит пытался привлечь к себе, а кого-то успел и по-настоящему полюбить, исчезали на глазах. 1 мая 1935 года, сразу после фестиваля Весны, Буллит писал Рузвельту: «Я не могу, конечно, ничего сделать для того, чтобы спасти хоть одного из них». Арестованный Георгий Андрейчин, бывший уполномоченным МИДа по связям с американским посольством, передал из камеры письмо, написанное на туалетной бумаге (!), «в котором он умоляет меня не пытаться спасти его, иначе он наверняка будет расстрелян». Верил Буллит в аутентичность таких посланий или нет (скорее верил, иначе зачем было сообщать о них Рузвельту), сделать он в самом деле не мог ничего. Андрейчина сменил Борис Штейгер; и он вскоре был арестован, о чем американский посол тоже сообщил своему президенту.

Позднее Буллит опишет свои действия под конец пребывания в Москве довольно необычно для дипломата: «Я держал себя с русскими, как дьявол. Я делал все, что мог, чтобы дела у них пошли плохо (I deviled Russians. I did all I could to make things unpleasant)».

Вмешательство высших сфер

Булгаков находился под непрерывной и страшной угрозой, справиться с которой было выше человеческих сил. «Что, мы вам очень надоели?» – спросил его Сталин во время знаменитого телефонного разговора. «Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно», – писал Булгаков другу. Со Сталиным же он делился тем, что «с конца 1930 года страдает тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски» и помочь ему может только поездка вместе с женой за границу. Получив отказ, он лечился гипнозом у доктора Сергея Берга.

Лечение помогло с первого же сеанса. Началось оно, судя по дневнику Елены Булгаковой, 21 ноября 1934 года. Доктор внушал, что завтра пациент сможет пойти в гости один. Действительно, назавтра писатель вышел один, чего не было уже полгода. Прошло два месяца, и увлеченный Булгаков начинает сам лечить гипнозом. Пациентом был художник Дмитриев, страдавший от «мрачных мыслей». После первого внушения Дмитриев позвонил «в диком восторге», просил еще: «…мрачные мысли, говорит, его покинули, он себя не узнает».

В феврале 1935 года Берг провел Булгакову еще три сеанса. Один из них был, по переданным Еленой Сергеевной словам пациента, «замечательно хорош»; после другого Берги, Булгаковы и другие гости ужинали вместе. «Уходя, Берг сказал, что он счастлив, что ему удалось вылечить именно М. А.».

Потом доктор Берг заболел сам. Извиняясь, что не может прийти на очередной сеанс, он продолжал: «Бесконечно рад тому, что Вы вполне здоровы; иначе и быть, впрочем, не могло – у Вас такие фонды, такие данные для абсолютного и прочного здоровья!» Он возвращает пациенту гонорар: «…за хождение в гости к хорошим знакомым денег никак взять не могу».

Любопытным образом Булгаков в своем