Эхо чужих желаний - Мейв Бинчи

– Да.

– Если ты его прочел, из-за чего беспокоиться?

Ее голос прозвучал холодно.

– Я не читал. Клянусь тебе. Но я знаю, от кого оно. Мне интересно, почему ты дала ему наш адрес и сказала, что живешь здесь. Это наш секрет. Предполагается, что мы – муж и жена. Какого черта ты впутываешь во все Джерри Дойла? Только не повторяй то, что звучит всякий раз, когда всплывает его имя: если рассказать Джерри, то это не в счет; Джерри и так все знает; все любят Джерри. По-моему, это отвратительно.

Клэр вынула из конверта письмо и прочла вслух:

– «Дорогая Клэр! Я выполнил твою просьбу и чертовски надеюсь, что почтовая служба ничего не потеряет, иначе меня обвинят в воровстве. Здесь вовсю кипит жизнь: Крисси вот-вот подарит тебе племянника или племянницу, Фиона выходит замуж за Фрэнка Конуэя, Джози встречается с достойным мужчиной постарше. Думаю, ты и так знаешь подробности. Из старой гвардии остались только мы с тобой. Когда все получишь, пришли открытку или весточку, чтобы я был спокоен. С любовью, Джерри».

Она прочла письмо до конца, хотя он пытался протестовать, заявляя, что не желает ничего слышать. Она бросила письмо на кровать, достала из выдвижного ящика сберегательную книжку и швырнула ее вслед за письмом.

– Я попросила Джерри забрать сберегательную книжку из моей комнаты в Каслбее и прислать мне. Я не хотела, чтобы мама спрашивала, зачем мне понадобились деньги. А они мне понадобились, ты – мнительная, узколобая свинья! Потому что теперь, когда я живу здесь, я должна покупать то, чего не покупала, пока жила в общежитии: молоко, хлеб, чай, сахар, суп в пакетах и стиральный порошок. А еще я плачу часть аренды за жилье. На это нужны деньги, а у меня не осталось ни пенни. Я еще должна Валери три фунта. Поэтому, чтобы не выглядеть содержанкой или иждивенкой, чтобы не чувствовать себя нищей Клэр О’Брайен, связавшейся с богатым Дэвидом Пауэром, я попросила прислать мне сберегательную книжку.

Ее глаза пылали яростью.

– Я попросила Джерри прислать все сюда, потому что не хотела, чтобы такая ценная вещь, как сберегательная книжка, на которой лежат шестьдесят три фунта – эти деньги я копила три года, – потерялась в колледже или в общежитии. Джерри Дойлу наплевать, где я живу – здесь или на вершине Дублинских гор! Поэтому я дала ему этот адрес. И я не собиралась говорить ему, что притворяюсь твоей женой, поэтому письмо адресовано мне. А хозяин комнаты верит в то, что мы женаты, не больше, чем в то, что не берет с нас лишнего.

Пока Клэр говорила, ей на лицо упали волосы. Она взяла свою тарелку с картошкой и грубо ссыпала ее содержимое в тарелку Дэвида.

– У меня пропал аппетит. Я готова на что угодно, лишь бы не ужинать с таким подлецом, как ты.

– Прости… Пожалуйста! – взмолился он.

– Нет. Я ухожу. И не вернусь до завтра, пока ты не уйдешь.

Она схватила свои записи, положила их в спортивную сумку и вытащила ночную рубашку из-под подушки.

– Клэр, на улице дождь…

– Я уже выходила под дождь, чтобы принести тебе ужин, разве нет? Чтобы ты успел устроить обыск и выдвинуть обвинения. Пошел к черту!

Она бежала быстрее, чем он, и запрыгнула в последний автобус в сторону центра.

Клэр вышла и, оглядываясь по сторонам, проскользнула на задний двор общежития. Она взобралась по скобам на стене, молясь о том, чтобы Валери и Мэри Кэтрин не было на месте. Но этим вечером никто не отвечал на ее молитвы.

Подруги читали журналы и слушали Криса Барбера на маленьком портативном проигрывателе. Когда разъяренная и промокшая Клэр влезла в окно, они покатились со смеху. Они хохотали, когда просили одну из самых юных и робких обитательниц общежития принести для них чай. Они заливались смехом, пока искали большое банное полотенце и готовили для Клэр ванну в большой и обшарпанной ванной комнате в конце коридора.

Они поняли, что одного чая окажется мало, поэтому достали из ящика стола бутылку бренди. Клэр тоже рассмеялась. Она вытерла волосы и вкратце рассказала им свою историю, потягивая чай с капелькой бренди. А потом она легла на третью кровать и уснула.

Валери и Мэри Кэтрин сражались, как две тигрицы, чтобы к ним не подселили третью соседку. Они напомнили монахиням, что Клэр заплатила за место в общежитии до Пасхи, и великодушно предположили, что сестры во Христе не пойдут на обман и не будут взимать двойную арендную плату, так ведь? Мэри Кэтрин втайне была уверена, что Клэр вернется: американка чувствовала, что роман с Дэвидом не продвинется дальше первой базы[18]. Но когда Клэр с улыбкой устроилась на своей старой кровати, Мэри Кэтрин деликатно промолчала. Как и Валери.

– Мне правда жаль. Я выгляжу полной идиоткой, – призналась Клэр.

– Ерунда, сейчас ты выглядишь намного милее, – сказала Валери. – Теперь мы точно знаем, что ты нормальная и больше не проповедуешь мир и покой настоящей любви. От этого всех тошнило.

За утренним кофе Бар принес Дэвиду извинения:

– Вчера вечером я сболтнул лишнего. Я вовсе не хотел проявить неуважение.

– Разумеется. Все в порядке. Спасибо, – пробормотал Дэвид.

– Ты весь какой-то потрепанный. Не сочти за грубость, но с тобой все в порядке?

– Конечно, я в порядке.

Дэвид допил кофе и вернулся к пациентам.

Он потратил около трех часов на уборку квартиры. Вынес весь мусор, включая несъеденную картошку. Утром сходил в магазин и купил чай, кофе, молоко, сахар, кукурузные хлопья, сардины и апельсины. Покупки разложил так аккуратно, как только мог. А еще он купил вазу и оставил ее на столе вместе с запиской:

Это для цветов, которые я хочу подарить тебе сегодня вечером. Я пойму, если ты откажешься меня видеть. Но это разобьет мне сердце. Ты – все, о чем я когда-либо мечтал и на что надеялся. Ты – это гораздо, гораздо больше. Вчера вечером я не считал, что действую как узколобый кретин. Теперь я осознал, что вел себя именно так. Я не прошу, чтобы ты обняла меня, сказала, что все в порядке и ты меня прощаешь. Я хочу, чтобы ты правда простила меня и поверила, что я буду любить тебя, пока жив. Я не вижу ни просвета, ни способа обратить случившееся в шутку и развеселить тебя. Я просто надеюсь, что мы сможем снова смеяться, а серый мир вокруг опять обретет краски. Прости за то, что обидел тебя. Я могу причинить себе сколько угодно боли, но это не исцелит боль, которую я причинил тебе.

Дэвид переписывал записку снова и снова, стараясь не использовать избитые фразы. Он пытался выразить то, что чувствовал сам.