Корпорация "Попс" - Скарлетт Томас

— Ну, и что же выяснил этот Милгрем? — спрашивает дедушка, попыхивая трубкой.

— По сути дела, он обнаружил, что многие люди будут и дальше наносить ученику болезненные — как они считают, — очень болезненные или даже опасные для жизни удары током, если авторитетная фигура скажет им, что это нормально. Чтение этой книжки сильно отрезвляет. Милгрем начинает с обсуждения нацизма и представления о том, что любому жестокому режиму или армии нужен высокий уровень покорности авторитету, который и является предметом изучения. Это крайне, крайне интересный взгляд на человеческую жестокость, проясняющий, сколь часто она должна оправдываться авторитетной фигурой. Подозреваю, что, предоставленные сами себе, большинство людей добры и чувствительны. Но дайте кому-нибудь электрошоковую кнопку и скажите, что использовать ее — совершенно нормально, и человек запросто может превратиться в чудовище.

Тут дедушка заговаривает о разных вещах, которые, по его мнению, попадают в эту категорию. О людях, которые думают, будто полиция имеет право избивать бастующих шахтеров, потому что полицейские — авторитетные фигуры, а шахтеры — нет. О тех, кто считает, что нормально проводить эксперименты над животными, потому что правительство их одобряет, а те, кто их ставит — важные ученые в белых лабораторных халатах. О сторонниках мнения, что вполне о'кей держать другие страны под прицелом ядерных боеголовок, ибо некоторые политологи и логики утверждают, что так безопаснее. Потом все трое говорят о нацистских концлагерях и офицерах, которые «всего лишь выполняли приказы».

Но я думаю про школу. Вспоминаю инцидент на прошлой неделе, когда наша кодла набрела на Лиз — та в одиночестве ела свой ланч.

— Ну чё, нет у тебя друзей, да? — сказала ей Люси.

— Она слишком жирная, в столовую не влазит, — добавила Сара.

И все мы засмеялись. Даже я. Мне казалось, что смеяться над Лиз нечестно, но я все равно так сделала из-за Люси и Сары — они ведь считали, что это нормально. А еще потому, что я не хочу быть такой, как Лиз. Посмеявшись над ней, я от нее дистанцировалась. Я — та, кто смеется, а не та, над кем смеются другие. Такова на сегодняшний день моя самоидентификация.

Гуляя с популярными девчонками, я обретаю защитную оболочку. Я не могу себе позволить ее потерять. Во мне слишком много того, к чему они могут прицепиться, слишком много того, что не соответствует их понятиям. Я не могу себе позволить оказаться в положении Лиз, потому что тогда им будет слишком просто меня заклевать — им главное понять, как это сделать. В конце концов, лучший способ не иметь врагов — это присоединиться к ним. Впервые в жизни я понимаю, из-за чего люди на войне становились коллаборационистами. Каждый раз, читая историю о человеке, который продал своих друзей нацистам, я не могла врубиться — как так можно? Я всегда думала: уж я-то была бы храбрее. Я бы не заговорила, даже запытай они меня до смерти. И все же я стала предателем всего лишь из-за того, что не хочу, чтобы меня дразнили в школе. Да что со мной такое?

Я погружена в свои мысли, и до меня не сразу доходит, что все трое взрослых в комнате смотрят на меня, улыбаясь.

— Ну, и? — говорит бабушка.

— Простите, — бормочу я. — Я улетела на много миль.

— В этой комнате находится розовый слон, — говорит мне Джасмин.

Я правильно расслышала? Что происходит? Может, это начало какого-то анекдота.

— О'кей, — киваю я и жду, что будет дальше.

Они смеются.

— Я же сказал: с Алисой это не пройдет, — говорит дедушка.

— Есть ли в этой комнате розовый слон? — спрашивает у меня Джасмин.

— Нет.

— Ты уверена?

— Да, — говорю я. — Посмотрите кругом. Тут нету розового слона. Как он сюда попадет? К тому же розовых слонов не бывает, поэтому я знаю: тут его точно нет.

— А я говорю, в этой комнате — розовый слон.

— О'кей. — Я пожимаю плечами. Куда она клонит?

— Можешь доказать, что его тут нет?

Черт возьми. С минуту размышляю, сбитая с толку. Это не математика. Такие вещи нельзя доказать — это я сразу же понимаю. У тебя имеются лишь свидетельства органов чувств да врожденное здравомыслие, плюс склонная к ошибкам недологика, основанная на опыте. Я могла бы доказать теорему Пифагора, дай мне кто-нибудь листок бумаги, но доказать, что в комнате нет розового слона, я не смогу. Я думаю обо всем, чему научилась в школе за последние несколько недель, о странных играх, в которые я теперь умею играть, и смотрю Джасмин прямо в глаза.

— Да, я не могу этого доказать, — говорю я. — Поэтому я заключаю, как и вы, что в этой комнате и вправду есть розовый слон.

Оп-паньки! У меня такое ощущение, что так в эту игру играть не положено, но я понимаю, что выиграла.

Джасмин улыбается и качает головой:

— А знаешь, я никогда раньше не слышала такой ответ. Как странно.

— Вот такая у нас Алиса, — говорит бабушка.

— Я тестировала сотни детей, и все они рвали на себе волосы, стараясь убедить меня, что в комнате нет розового слона.

— А зачем вам было тестировать сотни детей? — спрашиваю я.

— Я проводила эксперимент, чтобы выяснить, как люди определяют реальность и как, по их ощущениям, эта реальность сконструирована, — отвечает Джасмин. — Тут все дело в логических формах, с помощью которых люди станут убеждать меня, что розового слона в комнате нет. Некоторые дети говорят: «Сами посмотрите — видите, нет ведь его тут». Тогда я говорю: «А если б я была слепая, как бы вы меня убедили?» Они перебирают способы восприятия один за другим. После этого я заявляю, что розовый слон невидим и поэтому они его не видят, и снова прошу доказать, что в комнате его нет. Большинство говорят, что невидимость — это обман, или что невидимое — нереально, но доказать это им трудно. Или они спрашивают: «А откуда вы знаете, что он розовый, раз он невидим?» — и тогда начинается совершенно отдельная заморочка.

— Что означает Алисин ответ? — спрашивает дедушка.

— Не знаю, — говорит Джасмин. — Алиса? Почему ты согласилась, что в этой комнате есть розовый слон, хотя очевидно, что его тут нет?

Теперь я устала, и мне охота перечить.

— Как это нет? — говорю я. — Мне показалось, вы говорили, что есть.

Джасмин смеется:

— Да-да. Мы обе знаем, что на самом деле его тут нет.

— Докажите, — говорю я.

И я думаю: я согласилась с ней потому, что устала, а еще сегодня воровала и врала, и вообще-то мне безразлично, есть в комнате розовый слон или нет. Если Джасмин угодно — что ж, отлично. Я даже с ней соглашусь. В конце концов, какое значение имеют реальность и истина? Прямо сейчас розовый слон, будь он в этой комнате, смог бы изменить мою жизнь лишь одним способом: сел бы на меня, чтобы я надолго загремела в больницу и больше никогда не увидела своих «подруг».