Шестнадцать деревьев Соммы - Ларс Миттинг

– Я сделала это ради овец, – отозвалась она.

– Дa, понимаю, ветеринарный врач Сульволл.

На ней были начищенные горные ботинки – снег не прилипал к ним, а скатывался капельками. Она встала на ствол березы, слегка раскачиваясь на нем, чтобы удержать равновесие, – так делают сплавщики леса на воде. Кожа ботинок четко вырисовывалась на фоне белой бересты.

– Ты что, собираешься все деревья срубить? – удивилась Ханне.

– План был таков, – кивнул я.

– Что-то не верится, – сказала она, спустившись на землю, – насчет плана. Ты же сам видишь, что за дерево оставил.

Ханне подошла к большой березе, под которой мы лежали прошлым летом. Кора на ней была прорезана грубыми железными обручами, погрузившимися в дерево. Девушка провела пальцем по ржавому металлу.

– Вот ты стоишь здесь в той же рабочей одежде, в какой я тебя видела так много раз, – сказала она. – Но ты стал совсем другим. И я не знаю, нравишься ты мне или нет. И совсем не уверена, хочу ли я разобраться в этом.

Я воткнул топор в сугроб.

– Ни за что на свете я не превращусь в эдакую верную Сольвейг, застрявшую навеки в своей деревне в ожидании суженого, – продолжала Ханне. – Я нашла место практикантки на севере, на два года. Так что даром ты ничего не получишь, Эдвард. Но и в минусе не останешься.

Два года, подумал я. В каком-то смысле это даже меньше, чем два месяца.

– Ну, скажи уж что-нибудь, – попросила она.

– Хочу сказать тебе что-нибудь хорошее, – ответил я. – Но так много хорошего можно сказать…

Я выпрямился, поднял топор за самый кончик топорища и покачал им. Головка топора обрисовала на снегу нечто вроде бантика.

– Это что такое? – спросила Ханне.

Я задал себе тот же вопрос. Бесконечность ли это? Или просто восьмерка?

Она накрутила прядь волос на палец.

– А куда девалась та, другая?

Я поднял топор повыше. Он продолжал раскачиваться у меня в руках, но теперь до снега не доставал.

Ханне же не знала, что произошло. Теперь я мог ей это рассказать.

– Если тебе нужно будет ее упомянуть, – сказал я, – никогда не называй ее «та, другая». Говори: Гвендолин Уинтерфинч.

В тот день на Хаф-Груни я поплыл за ней, поймал за руку и попытался пробиться к прибрежным камням и выбраться на сушу, цепляясь за них. Все тело у меня ныло, кожу обжигало, а когда я ухватился за острый камень, пытаясь подтянуться к нему, из руки потекла кровь.

Бесполезно. Моя хватка ослабла, и Гвен, уже потерявшую сознание, утащило от меня назад, в море. Ее швыряло из стороны в сторону, словно намокший чайный пакетик, и волосы веером колыхались вокруг ее головы. Ее относило все дальше, пока следующей волной нас обоих не швырнуло на камни. Девушку бросило прямо мне в руки, я крепко обхватил ее и поплыл на спине к мелководью, стараясь удерживать ее голову над водой.

Волна протащила нас далеко, и я с трудом удержался на ногах, когда нас поволокло по гальке. Свитер на мне отвис, с волос и из-под мышек стекала вода. Я отнес Гвен подальше от воды и попытался вернуть ее к жизни. В армии нас учили массажу сердца. Дышать изо рта в рот. Сильно надавливать на грудь. Она отрыгнула воду, попыталась поднять руку, но та тут же безвольно упала, как отрубленная ветвь.

Я тогда сильно удивился тому, что часы Дункана Уинтерфинча продолжали идти, хотя были надеты на безжизненную руку.

Я вытащил «Зетленд» из-под навеса, втянул Гвен на борт и на всех парах помчался к паромной пристани в Йелл. Мысли мои постоянно крутились вокруг ее похорон; я думал, что мне придется уговорить ее родных похоронить ее в черном гробу, стоящем в сарае. Следующее, что я помню, – это широкая ладонь на моем плече и два врача, перевязывающие мне раны.

Через три дня Гвен пришла в сознание. Для меня она на тот момент была уже потеряна. Ее как будто извлекли из нашего призрачного мира и вернули в действительность. На больничную койку, в руки врачей. Теперь она принадлежала им. Врачи, да еще ее родственники толпились вокруг кровати – стена из дорогих шмоток и озабоченных взглядов. Со мной они разговаривать не пожелали – хотели только узнать, что я сообщил шерифу. Хотели превратить всё в семейную тайну о том, как породистое животное сорвалось с привязи и провело лето с дворнягой без роду и племени. Сам-то я хотел бы с ними поговорить, чтобы они рассказали о ней, хотел услышать их мнение о человеке, которого, видимо, на самом деле только я и знал. Но врачи покачали головой и посоветовали мне удалиться.

Я отвел «Зетленд» назад, на Хаф-Груни, и ждал, что они приедут туда и отберут у меня лодку, будут грозить адвокатом и призывать меня к ответственности. Но никто так и не появился. Я все сидел и ждал, в доме постепенно темнело – вот и всё.

На следующее утро я сидел на камне, глядя на «Патну». Те же течения, что выбрасывали плавник на Хаф-Груни, отнесли ее на мелководье, где отлив оставил ее лежать, словно выброшенного на берег кита. Днище ее облезло, а сама она походила на ободранную тушу и пахла дегтем и соленой водой.

И я не выдержал. Отправился в Леруик, поспешил к постели Гвен и увидел, что она одна.

– Это ты, – сказала девушка и поправила пластиковую трубку, кончик которой скрывался на ее руке под пластырем.

– Дa, – ответил я. – Это я.

Она наклонила голову к окну. Ей коротко остригли волосы. Полностью сбрили их вокруг ран, так что видно было стежки. От уха до затылка ее голову скрывал бинт. Два больших пластыря на бритой коже, с мелкими точечками, где росли волосы.

– Я хочу помириться, – сказал я. – Я поеду с тобой, куда ты захочешь. Только давай помиримся.

В ее глазах не было блеска. Губы потрескались. Вокруг нас все пропахло лекарствами.

– Хочется тебе чего-нибудь? – спросил я. – Воды? Поесть?

– Почему ты не спросишь, не хочется ли мне тебя? – сонно проговорила Гвен.

– Спрошу, – кивнул я. – Вот я тебя теперь спрашиваю.

– Я тебя хочу. Но никогда не смогу получить.

– Послушай, – сказал я. – Не…

Девушка закашлялась. Поворочалась и затихла, собираясь с силами.

– Пока я тут лежала одна, – стала рассказывать она, – я надеялась, что ты придешь и скажешь это. Подбежишь ко мне и скажешь то, что сейчас сказал. Но нет. Я чувствую, что всё не так. Ты как раненое животное. Когда залечишь раны – убежишь, и мне тебя никогда не догнать.

– Не говори так. Прости, что я сомневался в тебе.

– Милый мой, все, что я говорила в лодке, – правда. Но в конечном итоге нас связывали только поиски. Не дай мне пережить тот кошмарный день, когда я пойму, что ничего не получается.

Она прикоснулась ладонью к моей руке. У меня по коже побежали мурашки.