Не только Евтушенко - Владимир Соловьев

Куда меня занесло, однако!

Возвращаясь к звонку из Оклахомы, я приводил тот наш разговор, но здесь он как нельзя кстати:

– Вы правильно, Володя, сделали, что написали и опубликовали письмо Бродского обо мне и свой комментарий.

Во, дает! То поднимает на меня рать своих сторонников за тот опус, а теперь выдает комплимент.

Раздрай между нами на этом закончился, чему я рад.

НИКОГДА НЕ ГОВОРИ «НИКОГДА»!

Дважды спросил, что сейчас пишу. Что мне оставалось? Я раскололся.

– Нас, православных, покусываете?

– Евреев тоже. Что эллин, что иудей – едино.

Едино?

Распотрошу, разоблачу, обесчещу и обессмерчу.

Поздравляю тебя, конечно, с днем святого Валентина, дорогая, но зачем ты пошла за меня? Ты всегда выглядела моложе, хоть мы и одного приблизительно возраста, а теперь и вовсе, когда я небрит, а небрит я по лени всегда, тебя принимают за мою дочь, а нашего сына – за твоего бойфренда, когда впервые видят нас вместе. Ты и была – и до сих пор – мне как дочь: ожидания, тревоги, даже ревность отцовского свойства: скорее страх, чем ревность – как бы с тобой чего не стряслось? Отцовский комплекс: ты была для меня папиной дочкой, а я – взамен твоего отца, которого у тебя фактически не было по причине его забубенного пьянства. А потому я был на страже твоего девства не только от других, но и от себя, физически разбудив и возбудив тебя и затянув на свою голову с первым соитием.

Мы с тобой одного роста, но для женщины – это вполне, а я – недомерок. Друзья – например, Довлатов – говорят и пишут, что я «небольшого роста», а враги называют «маленьким». У тебя комплекс из-за роста нашего сына, когда он ни в какую не хотел расти, хоть и перерос нас на пару-тройку сантиметров: «Твой непобедимый ген!» – говоришь ты, а я перечисляю высокорослых ВИПов, у которых низкорослые родаки, а заодно и недомерок, рост которых не помешал их гению и славе – от Пушкина с Лермонтовым до Наполеона, Чаплина, Пикассо и Черчилля, а уж то, что пеньки сексуальнее великанов – научно доказанный факт. «Я выше Тамерлана, Чингисхана, Александра Македонского, Карла Великого и Людовика Четырнадцатого», – говорю я. «Ты – не Александр Македонский». – «В нем было всего полтора метра. Когда он победил Дария и вскарабкался на его трон, ноги болтались, не доставая до пола», – талдычу я в деревянное ухо.

С днем святого Валентина, милая!

По всем статьям, ты – красава, в тебя до сих пор влюбляются, а один, увидав по телику, сказал, что ты выглядишь школьницей, и добавил: «Ну, как и в жизни», а тогда ухажеров было навалом, ты была недотрога, и не ты в конце концов предпочла меня, а я оказался настойчивее других – влюбленнее, страстнее, безумнее. Как в том шансоне: Je t’aime, moi non plus. Я тебя люблю… Я тебя тоже нет. Ну и что? Влюбленный божественней любимого. Одной любви хватит на двоих. Хватило? Запал на тебя, балдел, в отпаде, а потому отражение моей любви к тебе принимал за твою любовь ко мне и, несмотря на все начальные неудачи, знал, как дважды два, не сомневался нисколечко, что ты достанешься мне, так суждено, а ты об этом даже не подозревала: ждала принца, а влюблялась в учителей и профессоров, вдвое тебя старше, геронтофилка! Когда ты говорила, что не любишь меня, я отвечал, что ты любишь меня, но пока еще этого не знаешь, а потому лжешь самой себе, пусть и бессознательно.

С днем святого Валентина, моя хорошая!

Нет, никаких тогда у меня комплексов не было, но теперь боюсь, что и сексуально тебе не соответствую: не в смысле количества, тут я неутомим – помногу и подолгу, а по параметрам, хоть размер и не имеет значения, но на самом деле – еще какое! Когда было нерожалое влагалище – куда ни шло, а теперь, с годами – всё иначе. В длину, может, и как раз, но в толщину – не всегда достигаю стенок влагалища: процесс трения недостаточен.

Да?

– Тебе бы азиатку. С узкой минжой и прямыми волосами на лобке, – смеешься ты в ответ.

– А тебе бы негра.

– Нет, у негров слишком, – говоришь ты, как будто пробовала.

Почему негр Отелло, у которого болт больше по определению, ревнует к белому Кассио с его статистически скромными причиндалами? Впрок: экзотка Дездемона неизбежно вернется к товарищу школьных игр из ее круга и ее цвета, изменит чужому со своим, потому что изменила своим – с чужим. Да и сколько можно любить этого ниггера за его муки? Дездемона – вымысел приболевшего на голову мавра, ей давно осточертели его рассказы о своих подвигах, тем более он повторяется, а ей хочется к своим, равным, ровесникам, белым. В каждом из нас немножко Отелло, но во мне не немножко, а очень даже множко – через край. Ты мне не изменяла, разве что раз-другой, что, конечно, не в счет, а я все равно время от времени тебя пытаю, но ты – молчок, а в книге, которую читала, забыла стереть свою карандашную птичку на полях против фразы: «Сколько жен, обманувших своих мужей, губят себя, бросая в лицо правду», хотя на самом деле, конечно, наоборот: следы измен ведут в будущее, отравляя его. Мое отравлено навсегда. Господи, да я бы тебе, попереживав, давно простил этот одно-, ну от силы двухразовый перепих – из любопытства, похоти, желания новизны, по слабости воли или по пьянке, я знаю? – всё было бы давно в прошлом, а так я застрял в нем до конца моих дней и ношу этот ад в себе и донесу до могилы, и мой прижизненный ад не слабее того посмертного, который то ли есть, то ли нет, но за этот ручаюсь – голову на отсечение!

С днем святого Валентина, моя секретная!

Тайно, догадываюсь, ты жалеешь, что пошла за меня, а однажды проговорилась, что все твои университетские подружки были матримониальными карьеристками, а ты – нет. Я – случайность на твоем пути, а оказался – муж да еще на всю жизнь. Как-то я сказал, что мой папа всегда был от тебя в восторге: «Еще бы!» – сказала ты. Знала себе цену, а со мной явно продешевила. К тому же, недобычлив, что раньше не так бросалось в глаза, но теперь в эпоху скоробогачей мне в минус. Таких минусов знаю за собой множество, глядя на себя твоими глазами, а ты, наверно, видишь еще больше – у тебя комплекс моей неполноценности, которого у меня отродясь не было: каким уродился. Единственное, чем себя утешаю, что в любом случае тебе было бы столько, сколько тебе сейчас, а я как видел в тебе ту девочку, так и вижу, потому и ненасытен. Ты проглядываешь на меня из отдаляющейся юности, когда я впервые увидел и влюбился по уши, с первого взгляда, а ты меня даже не заметила и долго потом питала скорее антипатию, чем симпатию, а твоя мамаша, та и вовсе терпеть меня не могла по многим причинам, перечислять которые не стану, предпочитая других твоих кавалеров, старше и солиднее, – все ее фавориты повымерли, как и она, которую уже не повыспрашиваешь: вдруг она знала о тебе, чего не знаю я? Всё было против меня – от твоей маман до твоих девичьих грёз и платонических – вряд ли любовей – влюбленностей. Я долго тебя к себе приучал – вот уж, не нытьем, так катаньем. Терпеливо и долго осаждал крепость, и взял не приступом, а долготерпением, и вошел в тебя со всеми предосторожностями, когда ты не выдержала моих поцелуев, касаний, пальцескопии и рукоблудия и сама попросила. Кто кому отдался – я тебе или ты мне? К кому я теперь ревную – к самому себе? Или я нынешний ревную к себе прежнему, юному, пылкому, с которым тебе было лучше – в любви, в страсти, в е*ле?