Десятый самозванец - Евгений Шалашов

Немного успокоившись, боярин углядел на табурете косушку с водкой, про которую он совершенно забыл. Обломав сургуч и не приметив чарки, Никита Иванович основательно приложился к горлышку. Ну прямо-таки как простой стрелец.

— Ладно, — переведя дух, сказал Романов. — Ну, положим, в Москве-то у тебя враги. А почему же тогда ни в Турции, ни в Польше, ни в Римской империи у тебя ничего не вышло? Что скажешь-то?

— Ну а я виноват, что на государей ровно мор какой-то напал?[68]— спокойно отозвался Тимоха. — Падишаха турецкого янычары удавили. Король Владислав в тот же год помер. Дьерд Ракоци… Один государь пообещает, так тут же и преставится…

— Эх, опять ты все врешь. Никто тебе ничего не обещал и никто тебя русским царем не признал. Даже папа римский.

— Случайно это вышло. А вот дали бы мне войско…

— Эх, дурак ты, дурак, — снисходительно посмотрел боярин на Тимофея. — Да и будь ты на самом деле сыном Шуйского, то все равно бы у тебя ничего не вышло. А знаешь, почему? Потому что самозванец-то, коим, скажем, Лжедмитрий был, он хоть и по воле панов польских пришел, но на престол-то русский сумел попасть потому, что в России его ждали. Смекаешь? Россия — царство большое. И ежели кто нам не по нраву будет, то мы его сразу и схарчим. Один ли он будет, с войском ли иноземным… А те короли, что с тобою знаться не пожелали, так они же люди-то умные.

— Кристинка вот… — сказал вдруг Тимофей, но замолк, не досказав до конца свою мысль.

— Кристинка? — удивленно переспросил боярин. — Кто такая? А, — догадался он, — королева шведская… Так верно сказывали, что приглянулся ты ей сильно? Только дурака ты свалял…

— Какого дурака? — неподдельно встревожился Тимофей.

— Такого. Зачем же было из католичества да в лютеранство переходить?

— А что?

— А то, что королева-то сама собиралась католичество принять, да не заладилось у нее что-то. Ну, может быть и приняла, да только тайком.

— М-да, — протянул арестант. — Ну да теперь-то уже все равно…

— Это точно, — согласился боярин, еще раз прикладываясь к бутылке. — А знаешь, когда ты действительно опасным-то показался? Нет? Когда в Новгороде да Пскове посадские бунтовали.

— Вот, — перебил боярина Тимофей. — Как прознали бы мужички посадские, что настоящий царь к ним пришел, то стеной бы за меня встали. А там и шведы бы подмогли, и поляки… Эх, жалко, что поздно я туда приехал.

— Эка, — весело сказал Романов. — Хорошо, что Никону, митрополиту Новгородскому, не попался, когда он восставших-то увещевал. Вдарил бы он тебя архипастырской дланью, так и дух бы из тебя вон, из дурака.

— А кто такой митрополит, чтобы против законного царя идти?

— Глупый ты, — вздохнул боярин. — Ничего ведь ты так и не понял. Батько-то твой лавку с сукнами да с холстами держал, так? Ну, ладно-ладно, — засмеялся Никита Иванович. — Допустим, у Тимохи Акундинова батька лавку держал… Так ведь батька-то Тимошкин знал, что ежели посадские хотят у него полотна побольше брать, то нужно, значит, у купцов товара побольше и прикупать. Ну а ежели покупателям не на что или не к чему товары брать, то на хрен тогда и товар-то покупать. Так?

— Не пойму я, к чему ты клонишь, боярин? — нахмурился Тимофей. — При чем тут лавки, полотно…

— А вот при чем, — посерьезнел Никита Иванович. — Что народу-то сейчас другой царь не нужен! Понял, нет? Лжедмитрий-то потому и ко двору пришелся, что царь Борис нехорош был… Понял теперь? А ты… Ты уж прости, но нет в тебе… — замолчал боярин, пытаясь подобрать нужное слово, — чего-то такого-этакого, чего людишек-то привлекает…

— Чего эдакого? — проворчал недовольно Акундинов. — Все во мне есть.

— Ну, бабам-то ты нравишься, положим, — согласился боярин. — Только мало этого. Вон сколько у кабаков московских курв стоит, что подолы задирают, а копеечки заработанные котам своим несут. Думаешь, только от страха? Нет! Только ихним-то котам даже атаманами не стать. Тут надо таким быть, как Зиновий Хмельницкий. Ведь идут к нему люди-то, так? И на смерть за своего гетмана… А у тебя только Костка твой, пьяница. Так ведь и то верно, что Конюхов-то твой, как до допроса дошло, так еще до дыбы все рассказал.

Тимофей задумался. А ведь точно! Пусть и пьяница старый гетман, и клятвы свои нарушать горазд, а вот поди же ты… Было в нем что-то такое, что притягивало людей. Или — епископ Бенедетто в Риме…

— Ну да ладно, — сказал Романов, поднимаясь с места. — Пойду я. Стало быть, по-хорошему мы договориться не смогли. Будут тебя теперь и дальше ломать. Хотя…

Никита Иванович вышел из каморы и нарочито громко, чтобы слышал самозванец, обратился к дьяку, в смятении ждущему за дверью:

— Алмаз Иванович, — сказал боярин, величая дьяка с «вичем». — Ты на дыбу-то Тимошку больше не посылай, не стоит.

— А признание как же? — растерялся дьяк. — Он что — так и будет отпираться?

— Дак и пусть отпирается. Улик да сказок супротив него достаточно. Государю обо всем я сам доложу. Ну а нужно будет, так и ты придешь, вызовут тебя. Хотя… А чего вызывать-то? Ты теперь сам кажий божий день будешь в думе Боярской.

— Как это? — не понял дьяк.

— Начальнику твоему государь уже с неделю как приказал, чтобы он тебе новость сообщил.

— Так болен ведь Волошенинов-то, при смерти он, — посетовал Алмаз. — От государя-то он вечером уехал. А наутро слуга прибежал, сказал, что в беспамятстве Михаил Иванович.

— Ну вот ты уж прости, что новость-то такую да в узилище сообщаю, — посетовал боярин. — Ты уже, почитай, целую неделю думным дьяком ходишь! Так что причитается с тебя… — подмигнул Романов.

— Ох ты господи! — обрадовался Алмаз Иванович. — За что же честь-то такая?

— Не за этого, — сказал Романов, кивнув на дверь каморы. — Конечно, дело ты хорошее сделал. Но мелковат Тимошка, чтобы за него такие чины давали. За его поимку тебе денежная награда положена. Не упомню, правда, сколько. Не то две тысячи, не то — три. А дьяка тебе за верную службу да за посольство в Речь Посполитую, когда ты честь государеву перед шляхтой да Яном Казимиром отстоял! Так что шей, думный дьяк, бобровую шапку себе да к вызову в Думу готовься. Будем на той Думе сидеть да государю советовать, что с самозванцем делать.

Уже уходя, Никита Иванович вдруг спохватился:

— Алмаз, — повернулся он к дьяку. — Ты поручение-то митрополитово исполнил? Разузнал, есть у него на Волге родня али нет?

— Нет там у него никого, — доложил дьяк. — Из стрельцов он точно. А Акундинов — по деду так прозвался. Отец его — Демид, сын Акундинов.