Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

иногда вместе. Помнится, что на одной из подобных прогулок Μ. А. предложил Чайковскому план увертюры «Ромео и Джульетта», по крайней мере, у меня воспоминание об этом связывается с воспоминанием о прелестном майском дне, лесной зелени и больших соснах, среди которых мы шли. Μ. А. уже знал до известной степени характер таланта Чайковского и находил, что предложенный сюжет вполне для него подходит; вместе с тем видно было, что Μ. А. сам увлекается им немало, ибо он с такою ясностью и подробностью излагал план сочинения, как будто оно уже было ему известно. План, приноровленный к сонатной форме, был таков: сначала вступление религиозного характера, изображающее Фра Лоренцо, потом allegro h-moll (Μ. А. большею частью назначал тональности), рисующее картину вражды Монтекки и Капулетти с сопровождающими ее уличными ссорами, схватками и т. д. Затем следует переход к любви Ромео и Джульетты (вторая тема Dès-dur) и заключение экспозиции сюжета и тем. Так называемая разработка, то есть сопоставление тем в разнообразных видах и комбинациях, переходит к повторению экспозиции, называемому на техническом языке репризой, причем первая тема allegro появляется в первоначальном виде, а тема любви является в D-dur и все оканчивается смертью любовников. Μ. А. так убедительно и живо излагал предлагаемый им сюжет, что сумел немедленно возбудить пламень фантазии у молодого композитора, которому подобная тема была в высшей степени подходяща. Петр Ильич вскоре уехал из Москвы на лето, вероятно в деревню, в Киевскую губернию, и к сентябрю вернулся с увертюрой «Ромео и Джульетта», кажется, вполне оконченной, по крайней мере, он играл ее нам на фортепиано и даже много раз, ибо И. А. Клименко не мог достаточно насытиться этой композицией, с ее чудной темой любви. Нам всем увертюра чрезвычайно понравилась, и мы были уверены, что и в публике она будет иметь очень большой успех, но обстоятельства первого исполнения так несчастно сложились, что новое сочинение было замечено гораздо менее, нежели того заслуживало. Исполнение состоялось 4 марта 1870 года в концерте Музыкального общества, а перед тем произошел случай, который на этот вечер совершенно отвлек внимание публики от музыки. Дело в том, что за несколько времени перед тем одна из учениц консерватории, подвергшаяся выговору директора, сочла себя этим оскорбленной и подала на него жалобу мировому судье. Консерватория тогда еще не имела утвержденного устава, ее директор и преподаватели никакими официальными правами по своему месту не пользовались, и по жалобе обиженной дело рассматривалось как вопрос об оскорблении между частными лицами. Дело это возбудило множество толков и в обществе, и в печати, безмерно раздувших ничтожный на самом деле случай. Мировой судья признал дело себе неподсудным, видя в его участниках все-таки директора училища и ученицу, но Мировой съезд, взглянув на эго иначе, признал Н. Г. Рубинштейна виновным и приговорил его к штрафу в 25 рублей или к трехдневному заключению. Н. Г. Рубинштейн и мы все, в том числе и Петр Ильич, находили, что при подобном взгляде положение наше, то есть преподавателей в консерватории, становилось очень неудобным, и потому решили, если Сенат согласится со взглядом Съезда, оставить консерваторию. Сенат позднее отменил решение по делу, признав его неподсудность Съезду, и, вероятно, все этим бы и окончилось, только в обществе некоторое время поговорили! бы за и против. Решение Мирового съезда состоялось за день или за два до концерта 4 марта и благодаря популярности Рубинштейна немедленно сделалось известным всей Москве. Одна из московских газет в самый день концерта поместила довольно злостную заметку, в которой приглашала поклонников Н. Г. Рубинштейна поднести ему 25 рублей, дабы гарантировать его от необходимости отбывать заключение. Заметка эта вызвала большое негодование и подала повод к такой демонстрации в концерте, подобной которой мне не случалось видеть ни раньше, ни позже: начиная с первого выхода на эстраду Н. Г. Рубинштейна и до окончания концерта он был предметом неслыханных оваций со стороны публики; тут же, в боковой зале Собрания, кто-то сочинил ему адрес, под которым немедленно явилось несколько сотен подписей, – одним словом, о концерте чуть не все забыли, и я, сидя на хорах, немало досадовал, что «Ромео и Джульетта» играется в первый раз при таких обстоятельствах, когда большинство залы интересовалось не сочинением, а только дирижером, стоявшим во главе оркестра. После концерта мы, в том числе Рубинштейн и Чайковский, отправились ужинать и за ужином разговор почти исключительно шел о демонстрации публики. Только недавно из письма Петра Ильича к И. А. Клименко, сообщившему его мне, я узнал, что Петр Ильич был чрезвычайно обижен тем, что присутствовавшие за ужином ничего ему не сказали о его сочинении, но он совершенно ошибался, видя в этом равнодушие или неодобрение. Конечно, присутствовавшие, подобно публике в концерте, слишком увлеклись злобой дня и поступили просто невежливо по отношению к композитору, но можно принять во внимание, что самую композицию мы знали уже несколько месяцев и немало говорили о ней с автором, а кроме того, быть может, некоторые, как, например, я, стеснялись говорить о том, что публика была занята совсем другим. Во всяком случае доказательством интереса, возбужденного в нашей консерваторской среде к новому произведению, может служить то, что Н. Г. Рубинштейн вслед затем выразил непременное желание видеть увертюру напечатанной за границей и взял на себя устроить это дело с берлинской фирмой «Боте и Бок», что и было исполнено в то же лето, – а К. К. Клиндворт, друг и поклонник Вагнера и Листа, через несколько времени поднес Петру Ильичу, в знак уважения к его таланту, превосходное переложение увертюры для двух фортепиано в четыре руки, напечатанное года три спустя в Петербурге у В. Бесселя.

Μ. А. Балакирев увидел внушенное им сочинение, вероятно, весной 1870 года, некоторые части увертюры не понравились ему, и он стал настаивать на переделке, что автором и было исполнено летом 1871 года. Переделки были довольно существенны и значительны; во‐первых, вновь написана, взамен прежней, интродукция увертюры, потом уничтожен бывший в конце похоронный марш и заменен теперешним заключением, и наконец кое-где сделаны переделки в инструментовке. Много лет спустя Петр Ильич еще раз переделал «Ромео и Джульетту», на этот раз почти исключительно в смысле сокращения некоторых длиннот.

К осени 1869 или 1870 года, кажется, последнее верней, должно относиться намерение Чайковского написать фантастическую оперу «Мандрагора», оставшееся неисполненным, чему отчасти был причиной я. Сюжет оперы был ему предложен в виде сценария одним из друзей не-консерваторских. Петр Ильич если задумывал какое-нибудь сочинение, то обыкновенно не говорил об этом