Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф

— Вон там, — сказал он, указывая, — я провел мою раннюю юность. Где-то там стояла гостиница старого Джеффа Стритера, — показал он.

— Копай глубже! — сказала Хелен, усмехаясь.

Гант думал о годах, пролегавших между этими пределами, и о смутных путях судьбы. Его жизнь казалась чужой и странной.

— Мы здесь повсюду побываем, во всех этих местах, когда ты выйдешь из больницы. Тебя выпишут послезавтра. Ты знаешь это? Ты знаешь, что ты уже почти совсем здоров? — воскликнула она с широкой улыбкой.

— Да, я теперь буду здоров, — сказал Гант. — Я чувствую себя на двадцать лет моложе!

— Бедный папочка! — сказала она. — Бедный старый папочка!

На ее глазах стояли слезы. Она сжала его лицо в больших ладонях и притянула его голову к себе на грудь.

Восстань, мой Шекспир! И он восстал. Бард восстал по всей шири и глуби своего прекрасного нового мира. Он сын был всех веков, не этих лет. К тому же его трехсотлетие случилось только один раз — по прошествии трехсот лет. Оно было благоговейно отмечено повсюду от Мэриленда до Орегона. Члены палаты представителей в количестве восьмидесяти одного человека, когда литературно образованные репортеры попросили их процитировать любимейшие строки, тотчас отозвались словами Полония: «А главное: себе не изменяй». Лебедя играли, чествовали и восхваляли в сочинениях во всех школах страны.

Юджин вырвал чандосовский портрет из «Индепендент» и прибил его к оштукатуренной стене задней комнаты. Потом, все еще полный великолепных звуков хвалебного гимна Бена Джонсона, он нацарапал внизу большими трепетными буквами: «Восстань, мой Шекспир!» Крупное пухлое лицо — «такой дурацкой головы не видали, верно, вы» — бесцеремонно вперяло в него выпуклые глаза, козлиная бородка топорщилась тщеславием. Но Юджин, вдохновленный, вновь погрузился в листы своего сочинения, разбросанного по столу.

Он попался. Он неблагоразумно ушел, оставив Барда на стене. А когда вернулся, Бен и Хелен уже прочли подпись. После этого его посылали с поручением или звали к столу и к телефону только поэтически:

«Восстань, мой Шекспир!»

Оскорбленно багровея, он восставал.

«Мой Шекспир, передай, пожалуйста, печенье!», «Может быть, мой Шекспир пододвинет мне масленку?» — говорил Бен, хмурясь в его сторону.

— Мой Шекспир! Мой Шекспир! Еще кусочек пирога? — сказала Хелен и со смехом раскаяния добавила: — Как нехорошо! Мы совсем задразнили малыша.

Она смеялась, потирая большой прямой подбородок, смотрела в окно и смеялась рассеянно, с раскаянием — смеялась.

Но «…его искусство было вселенским. Он видел жизнь ясно, во всей ее целостности. Он был интеллектуальным океаном, волны которого омывали все берега мысли. В нем одном совмещалось все: правовед, купец, воин, врач, государственный муж. Ученых поражает глубина его познаний. В „Венецианском купце“ он разрешает труднейшие юридические казусы с уверенностью опытного адвоката. В „Короле Лире“ он лечит Лира от безумия сном. „Сон, распутывающий клубок забот“. Так почти триста лет назад он предвидел самые последние достижения современной науки. Он рисует характеры проникновенно и сочувственно, а потому смеется не над своими персонажами, но вместе с ними».

Юджин получил медаль — из бронзы, а может быть, из какого-нибудь другого металла, еще более нетленного. Нечетко вычеканенный профиль Барда. V. III 1616–1916. Долгая и полезная жизнь.

Механика мемориального представления была прекрасна и проста. Об этом позаботился автор — доктор Джордж Б. Рокхэм, который, по слухам, одно время играл в труппе Бена Грита. Все слова были написаны доктором Джорджем Б. Рокхэмом, и соответственно все слова были написаны для доктора Джорджа Б. Рокхэма. Доктор Джордж Б. Рокхэм был Гласом Истории. Невинные младенцы алтамонтских школ были немыми иллюстрациями к Гласу.

Юджин был принцем Хелом. Накануне представления из Филадельфии прибыл его костюм. Джон Дорси Леонард распорядился, чтобы он надел его. Он смущенно вышел на школьную веранду показаться Джону Дорси, теребя жестяной меч и с сомнением поглядывая на розовые шелковые чулки, которые кончались на трех четвертях его тощих ног — под буффами зияла полоска голой кожи.

Джон Дорси озабоченно оглядел его.

— Ну-ка, мальчик, — сказал он, — дай я попробую.

Он с силой потянул чулки вверх, но безрезультатно — они только лопнули в нескольких местах. И тут Джон Дорси Леонард начал смеяться. Он беспомощно повис на перилах веранды, содрогаясь от беззвучного смеха, который вскоре перешел в пронзительное слюнявое ржание.

— О-о господи! — с трудом выговорил он. — Прошу прощения! — пропыхтел он потом, заметив рассерженное лицо мальчика. — Но ничего смешнее я в жизни… — Его голос бессильно замер.

— Я тебя одену, — сказала мисс Эми. — У меня есть как раз то, что требуется.

Она принесла ему широкий клоунский костюм из зеленого полотна. Память о святочном маскараде; свободные складки у него на лодыжках они стянули подвязками.

Он повернулся к мисс Эми, расстроенный и недоумевающий.

— Но это же неправильно? — спросил он. — Ведь он так не одевался?

Мисс Эми поглядела. Ее могучая грудь всколыхнулась от низкого звучного смеха.

— Все хорошо, все прекрасно! — вскричала она. — Во всяком случае, он таким и был. Никто ничего не заметит, мальчик. — Она тяжело упала в плетеное кресло, которое прогнулось с протестующим скрипом.

— О господи! — стонала она, блестя мокрыми щеками. — Я никогда не видела ничего…

Представление было дано на тенистых лужайках Мэнор-Хауса. Доктор Джордж Б. Рокхэм стоял в зеленой ложбине — естественном амфитеатре. Зрители расселись на траве по склонам. Длинной процессией в ложбину спускались призрачные образы поэзии и драмы, и доктор Джордж Б. Рокхэм ловко разделывался с каждым персонажем при помощи описательных пентаметров. Он был одет по моде Реставрации — он облюбовал этот период, потому что тогда понимали прелесть мускулистых икр. Его толстые ноги бугрились узлами ниже кокетливых кружев панталон.

Юджин ждал своей очереди над лощиной на дороге, скрытой деревьями. Было чудесное начало мая. «Доктор» Хайнс (Фальстаф) стоял рядом с ним. Его маленькое тугое лицо по-обезьяньи ухмылялось над костюмом, плотно набитым ватой. Смеясь, он хлопнул себя по вздутому животу, оставив вмятину, словно на теле больного водянкой.

Он преувеличенно насмешливо покосился на Юджина.

— Хел, — сказал он, — ты такой принц, что просто закачаешься.

— Ты сам не красавчик, Джек, — сказал Юджин.

Сзади него Джулиус Артур (Макбет) выхватил меч из ножен.

— Защищайся, Хел! — крикнул он.

В юном трепещущем свете их жестяные мечи быстро с лязгом скрестились. Защебетали юным птичьим смехом все расположившиеся на траве и в седлах персонажи Барда. Джулиус Артур сделал выпад, который был отпарирован, и с вислогубой усмешкой внезапно вонзил свой клинок в податливое брюхо «Доктора» Хайнса. Общество бессмертных разразилось ликующими воплями.