The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

в 1900 г., восстание румынских крестьян в 1907 г., начало движения сапатистов в Мексике в 1910 г.) в мире было мало великих крестьянских восстаний, бросавших вызов существующему порядку. Многие великие восстания, которые можно вспомнить, особенно мятеж в Индии в 1857/58 гг. и почти одновременное с ним восстание тайпинов в Китае, имели социальную базу, выходящую за рамки крестьянства. Это были не просто спонтанные вспышки крестьянского гнева.

В XIX веке, как часто говорят, город стал "современным", и "современность" возникла в городе. Если мы хотим дать определение городской современности, а возможно, и получить некоторые хронологические ориентиры о современности в целом, то мы должны учитывать все вышеперечисленные процессы. Обычные представления о городской современности, сложившиеся во второй половине XIX века, как правило, носят односторонний характер. Предпринимались попытки определить его как сочетание рационального планирования и культурного плюрализма (Дэвид Уорд и Оливье Зунц), как порядок в условиях сжатия (Дэвид Харви) или как пространство экспериментов и "расколотой субъективности" (Маршалл Берман). В качестве локусов такого модерна описываются ранневикторианский Лондон, Париж времен Второй империи, Нью-Йорк, Санкт-Петербург или Вена после 1890 года, Берлин 1920-х годов и Шанхай 1930-х годов. Это не связано с масштабами. Никому не приходит в голову описывать Лагос или Мехико, два современных мегаполиса, как олицетворение современности. Героическая современность городов - это мимолетный миг, длящийся иногда всего несколько десятилетий: эквипоиза порядка и хаоса, соединение иммиграции и функционирующих технических структур, открытие неструктурированных общественных пространств, перетекание энергии в экспериментальные ниши. Момент модерна предполагает определенную форму города, которая была заметна еще в конце его классической эпохи, и оппозицию тому, что не является городом. Внутренние и внешние границы отсутствуют в современном мегаполисе, состоящем из бесконечных, диффузных, полицентрических "конурбаций" со средней степенью сжатия. Нет даже "сельской местности", которую можно было бы эксплуатировать или потреблять в качестве локальной зоны отдыха. Урбанистический XIX век заканчивается тем, что большие города теряют свои очертания.

 

2. Урбанизация и городские системы

Раньше урбанизация понималась в узком смысле как быстрый рост городов в сочетании с распространением механизированного фабричного производства; урбанизация и индустриализация представлялись двумя сторонами одной медали. В настоящее время эта точка зрения уже не выдерживается. Согласно общепринятому сегодня определению, урбанизация - это процесс ускорения, сжатия и реорганизации общества, который может происходить при самых разных обстоятельствах. Важнейшим результатом этого процесса стало формирование пространств повышенного взаимодействия людей, в которых происходил быстрый обмен информацией и оптимальное ее использование, а новые знания могли создаваться в благоприятных институциональных условиях. Города, особенно крупные, были концентрацией знаний, и иногда именно поэтому люди устремлялись в них. Некоторые историки различают рост городов, рассматриваемый как количественный процесс пространственного сжатия, вызванного концентрацией новых возможностей трудоустройства, и собственно урбанизацию, рассматриваемую как качественное возникновение новых пространств действия и опыта, или, другими словами, развитие специфического городского образа жизни. Такое разграничение позволяет обратить внимание на множество аспектов, связанных с этим явлением, но оно несколько схематично и трудно применимо на практике.

Город и промышленность

Поскольку в XIX веке городское развитие наблюдалось практически во всех странах мира, урбанизация была гораздо более масштабным процессом, чем индустриализация: города росли и становились более плотными даже там, где промышленность не была движущей силой. Урбанизация следует собственной логике. Она не является побочным продуктом других процессов, таких как индустриализация, демографический рост, формирование национальных государств; ее связь с ними переменна. Более высокий уровень урбанизации в конце эпохи премодерна вовсе не был основой для успеха индустриализации. Если бы это было так, то Северная Италия оказалась бы в числе первопроходцев промышленной революции.

Индустриализация придала новое качество концентрации людей в городских поселениях. Как показал Э.А. Ригли в классическом очерке о Лондоне, следует предположить, что с урбанизацией существовала двусторонняя связь. Накануне промышленной революции Лондон превратился в мегаполис, в котором проживало более десятой части населения Англии (в 1750 г.). Его торговое богатство, покупательная способность (особенно в отношении продовольствия, что, в свою очередь, стимулировало рационализацию сельского хозяйства ), концентрация рабочей силы и навыков ("человеческого капитала") давали наибольшие шансы на мультипликативный эффект новых производственных технологий. Дополненное и уравновешенное возрождением городов в английских и шотландских провинциях, развитие Лондона было частью более общего повышения эффективности и потенциала общества. Такие мощные города промышленной революции, как Манчестер, Бирмингем и Ливерпуль, стали огромными, но во второй половине XIX века быстрее всего развивались города с большим сектором услуг и исключительной способностью обрабатывать информацию в отношениях непосредственного контакта. В континентальной Европе и других частях света, а также в самой Великобритании быстрая урбанизация происходила там, где местная промышленность не могла быть ее конечной причиной.

Многие примеры показывают, что города XIX века развивались в отсутствие заметной промышленной базы. Брайтон, расположенный на южном побережье Англии, был одним из самых быстрорастущих городов страны, но в нем не было промышленности. Динамика Будапешта была обусловлена не столько промышленностью, сколько взаимодействием аграрной модернизации и ключевых функций торговли и финансов. Также такие города царской империи, как Санкт-Петербург и Рига, своим постоянным ростом населения были обязаны торговой экспансии, которая была связана с развитым и продуктивным ремесленным сектором; промышленность в них играла подчиненную роль. В особенно динамичной сфере экономического развития города могли упускать возможности: Сент-Луис до середины 1840-х годов с головокружительной быстротой превратился в ведущий город долины Миссисипи и центр всего американского Запада. Но он упустил шанс обзавестись промышленной базой. Вскоре он столкнулся с экономическим коллапсом и был вынужден уступить свое лидерство Чикаго, допустив закрытие окна возможностей. Прогулка по центрам Лондона, Парижа или Вены показывает, что они никогда не были индустриальными; более того, их городские пейзажи свидетельствуют о борьбе в прошлом за то, чтобы промышленность не разрушила их самобытную культуру. Знаковые мегаполисы XIX века создали свой непреходящий облик скорее благодаря противостоянию индустриализации, чем благодаря капитуляции перед ее последствиями. А рост в XX веке гигантских городов, не имеющих промышленной базы (Лагос, Бангкок, Мехико и т.д.), должен заставить нас еще больше осознать, что между урбанизацией и индустриализацией существует лишь слабая связь. Урбанизация - это действительно глобальный процесс, а индустриализация - спорадическое и неравномерное формирование центров роста.

 

Лучшие города

Только если рассматривать урбанизацию вне временных рамок XIX века и узкой ассоциации с "современностью", можно правильно определить место этого века в длительной истории городского развития. Это также ставит под сомнение претензии Европы на монополию в области урбанизации. Большой город был изобретен в Европе не больше, чем город вообще. На протяжении самого длительного периода истории самые густонаселенные города мира находились в