Лето ночи - Дэн Симмонс

– Ступай, ныряй в пижаму, сынок, – сказал констебль. Харлен ни за что на свете не мог бы припомнить его настоящего имени. – У вас найдется кофе?

– Немного есть, растворимый, – ответил Харлен. Он чуть было опять не сказал «не-а». – На подоконнике. В кухне. Там внизу. Тупица, мы же только что проходили через кухню.

– Тебе пора в постель, – повторил констебль. И они с доктором пошли вниз.

Это был маленький дом. И он слышал их прекрасно. Они с мамой и шагу не могли ступить без того, чтобы их не услышали соседи. Харлен иногда думал, что может отец и не уехал бы со своей Бимбо, если бы это было не так. Но сегодня вечером дом был недостаточно мал. Мальчик вышел на маленькую площадку.

– А вы проверили под кроватью… Сэр? – спросил он, глядя вниз.

Барни подошел к нижним ступенькам.

– Конечно. И во всех углах. Наверху никого нет. И внизу тоже. Док сейчас посмотрит во дворе. Через минуту я проверю гараж. Подвала у вас нет, сынок?

– Не-а, – сказал Харлен. Проклятие.

Барни кивнул и ушел на кухню. Харлен услышал как отец Мишель говорит что-то о департаменте охраны детства.

Харлен вернулся в комнату, не став закрывать за собой дверь, скинул кеды, бросил на пол носки, стащил с себя джинсы и футболку. Затем нагнулся, подобрал носки и джинсы и закинул их в кладовку, не приближаясь к ней. Она стояла прямо здесь. Около окна. Ходила туда и сюда.

Он присел на край постели. На будильнике было десять сорок восемь. Рано. Этим ребятам предстоит просидеть здесь еще часов пять – шесть, если все будет как обычно. А вдруг они уйдут? Если они уйдут, он побежит прямо за машиной. Ни за что не останется здесь один ночью.

Где она держит этот чертов пистолет? Он был совсем небольшой, но вороненой стали и ужасно опасный на вид. Еще там была сине-белая коробочка с пулями. Папа строго-настрого запретил ему прикасаться к ней. Обычно они лежали в папином ящике, но мама спрятала пистолет, когда он уехал с Бимбо. Куда? Может это незаконно? Вдруг Барни найдет его и их с мамой упекут в тюрьму.

Хлопнула задняя дверь. Харлен как раз натягивал пижамные штаны и даже подпрыгнул от неожиданности. Послышались их голоса.

Затем шаги на ступеньках и голос Барни:

– Хочешь выпить горячего шоколаду прежде чем ляжешь спать, сынок?

Желудок Харлена уже клокотал от целого галлона этого напитка, которым накачала его миссис Стаффни.

– С удовольствием! – тем не менее прокричал он в ответ. – Сейчас спущусь.

И он поднял подушку, чтобы достать пижамную куртку.

На пижамной куртке лежало что-то похожее на серое, омерзительное дерьмо. Харлен отдернул руки, вытер их о пижаму и откинул покрывало.

Простыня выглядела так, будто была вымазана несколькими галлонами какой-то мерзости, напоминающей что-то среднее между соплями и спермой. В свете настольной лампы и верхнего света оно жирно блестело. Будто на простыню кто-то вылил тонну серого джема – густого, скользкого слизистого вещества, которое переливалось под светом, пропитало простыню и уже начало подсыхать в виде длинных сгустков и нитей. Воняло оно так, будто кто-то засунул мокрое полотенце в вонючую дыру и года на три забыл о нем. А когда вытащил, то на это полотенце нассала целая свора собак.

Харлен шатаясь, отступил, уронил пижамную куртку и прислонился к двери. Ему казалось, что его сейчас вырвет. Деревянные половицы пола ходили ходуном, как палуба маленького корабля в бурном море. Харлен облокотился на шаткие перила.

– Сэр? Констебль?

– Что, сынок? – отозвался Барни из кухни. До Харлена донесся запах горячего кофе и кипяченого молока.

Харлен оглянулся на свою комнату, почти ожидая увидеть простыню чистой, вернее, в такой же степени грязной, какой она была утром. Вроде как оно бывает в кино, когда кто-то видит миражи и всякие такие галлюцинации.

Серая слизь переливалась при свете каким-то жемчужным блеском.

– Что? – повторил Барни, подходя к ступенькам. Лоб у него был нахмурен, будто его что-то беспокоило. Темные глаза выглядели… Какими? Встревоженными? Может, заботливыми?

– Ничего, – ответил Харлен. – Я сейчас спущусь выпить какао.

Он вернулся в комнату, свернул всю постель, стараясь ни в коем случае не дотронуться до дерьма, бросил в ту же кучу пижаму, и штаны и куртку, запихал все в угол кладовки, достал с полки запасную пижаму, хоть и маленькую, но чистую, пошел, вымыл руки и затем спустился на кухню.

Даже позже Харлен не мог бы сказать, почему он решил не показывать двум взрослым это очевидное доказательство того, что кто-то или что-то было у него в доме. Возможно, в этот момент он понял, что с этим он должен управиться сам. А возможно, такие вещи были слишком постыдными… Показать им постель было все равно, что достать спрятанные в кладовке журналы и трясти ими перед всеми.

Она была здесь. Оно было здесь.

Горячий шоколад оказался отличным. Доктор Стаффни освободил от грязной посуды и вымыл кухонный стол, и они посидели втроем, болтая как равные, до половины первого, когда мама Харлена вошла через заднюю дверь.

Харлен сразу пошел к себе наверх, достал запасное одеяло из шкафа и завернулся в него, нимало не беспокоясь о простынях. Заснул он сразу, чуть улыбаясь при звуках доносившихся снизу сердитых голосов.

Было точно так, как бывало при папе.

Однажды ночью, во время одного из самых тяжелых приступов лихорадки, Майку приснилось, что он разговаривает с Дьюаном Макбрайдом.

Дьюан не был похож на мертвого. И он совсем не был расчленен на куски, как говорили в городе. И он не кружился на одном месте, как зомби или еще кто-нибудь такой, это был просто Дьюан Макбрайд, такой, каким все эти годы его знал Майк – плотный, медлительный, одетый, как всегда, в вельветовые брюки и простую фланелевую рубаху. Даже во сне, Дьюан то и дело поправлял съезжающие на нос очки в темной оправе.

Они были в каком-то неизвестном Майку, но показавшимся ему странно знакомом, месте: холмистое пастбище с высокой, обильной травой. Майк не совсем понял, что он, собственно, тут делал, но он заметил сидевшего на камне у самого края обрыва Дьюана и пошел к нему. Обрыв был страшно высоким, гораздо выше всего, что Майк видел до сих пор, даже выше, чем скала в парке округа Старвед Рок, куда однажды они ездили всей семьей, когда Майку было шесть лет. Далеко внизу виднелись города, текла широкая река, по которой медленно скользили баржи. Дьюан сидел, не поднимая глаз, и как всегда записывал что-то в блокнот. Когда Майк подошел и сел рядом, он перестал писать.

– Мне жаль, что ты заболел, – сказал Дьюан и поправил очки. Затем отложил блокнот в сторону.

Майк кивнул. Он не был уверен в том, что говорит то, что можно, но тем не менее произнес это.