Месть - Владислав Иванович Романов

вспыхнули пятна румянца на нежной и прозрачной коже щек. Перехватив его пристальный взгляд, она смутилась еще больше.

— Давайте я разбужу Машу. — Рахиль в волнении поднялась. — Или, может быть, вы останетесь здесь до утра?

— Нет, я поеду, — он допил чай. — Завтра совещание, и мне надо еще поработать дома…

Он пожал ее тонкую холодную руку, взглянул ей в глаза, заставив снова смутиться, и уехал. Опасно долго оставаться наедине с молодой свояченицей, усмехнулся он про себя.

Вечером Николаев записал в блокноте: «Сегодня (как и 5.XI) опоздал, не вышло. Уж больно здорово его окружили… Заветные письма для партии и родственникам оставил дома под письменным столом. В столе лежит автобиография.

От слов перейти к действию — дело большое и серьезное».

Сегодня он мог бы выстрелить, хоть его и теснили со всех сторон, но он все же контролировал положение. Николаев имел возможность вытащить револьвер, вытянуть руку и спустить курок. Николаев так и хотел сделать, проиграв в уме и сам выстрел — пуля должна была попасть прямо в лоб, — он представил себе и то, как его будут бить, пинать сапогами озверевшие охранники и толпа. От этого страшного видения даже заломило тело и заболели ребра. Но в последний миг, когда Леонид сунул руку в карман и крепко сжал холодную рукоятку, руку неожиданно свело судорогой, и он не смог ее вытащить из кармана. Вот уж чего не ожидал от себя в решающий момент. Потом выскочил на привокзальную площадь и увидел, как Киров, не отрываясь, смотрит на него, не решаясь сесть в машину. Словно вождь догадался, что Николаев хотел только что сделать.

«Я сознаю, насколько серьезное положение, — помедлив, дописал он в дневнике. — Я знаю, что если я только взмахнусь, то мне дадут по шапке. Ведь 15.Х. только за попытку встретится меня увезли в «Дом слез». А сейчас за удар… получу 10, 100 и больше возможно. Удар должен быть нанесен без мал. промаха…»

Леонид закрыл блокнотик и спрятал его в стол.

37

Мильда еще накануне договорилась с матерью, что на следующий день домой после работы не приедет, а останется на ночную подработку — в девять вечера ее на прежнем месте должна была ждать машина Сергея — и терять два часа на дорогу ей не хотелось. Она лучше посидит лишний час на работе.

С Николаевым они жили фактически врозь, почти не общаясь друг с другом. Он бегал куда-то по утрам, возвращался, как докладывала мать, возбужденный, запирался в своей комнате, что-то писал за столом, выкрикивая и бормоча бессвязные слова. Теща порывалась выяснить, что с ним происходит, но зять даже не открыл ей дверь. Мильда поначалу радовалась, что Николаев не пристает к ней с разговорами об их дальнейшей жизни, но теперь это напряженное тайное молчание мужа ее обеспокоило. Точно он задумал совсем безумное, что должно было удивить и резко переменить к нему ее отношение. Она попыталась переговорить с ним, но Леонид молчал, глядя в сторону и не отвечая ни на один ее вопрос.

— Ты не хочешь со мной разговаривать? — рассердившись, спросила Мильда.

— Ты сама все узнаешь, — расцепив зубы, обронил Николаев.

— Что я узнаю?

— Все… — Леня вдруг улыбнулся, и в глазах сверкнули слезы умиления. — А ты похорошела… — улыбка неожиданно слетела с губ, лицо искривилось злой гримаской. — Извини, я должен еще поработать. Не успеваю все сделать днем, — он вытащил из стола бумаги, разложил на столе, стал чинить карандаш. — Я хотел бы остаться один.

Она вышла из его комнаты и услышала, как муж что-то забормотал, но слов разобрать было невозможно, лишь злорадное шипенье и язвительные смешки.

Хорошо хоть в отделе у нее все ладилось. Зина еще летом перевелась в профком и теперь ходила в начальницах, занимая должность заместителя председателя комитета. После ее ухода все словно ожили, вместе стали пить чай, смеялись, шутили, и рабочий день пролетал незаметно. Мильда удивлялась: как она раньше не разглядела это подлое существо, которое всем в отделе портило настроение. Мильда догадалась, что и письмо от «группы товарищей» написала Зина, но это письмо, как ни странно, ей даже помогло, и она на Сапожкову не злилась.

На следующий день профсоюзница заявилась сама, застыла на пороге в длиннополой лисьей шубе. Не поздоровавшись, сердито заметила:

— Из вашего отдела, товарищ Драуле, только двое на пятилетний заем подписались! А у нас еще займы на авиацию и постройку дирижаблей имеются. Вы же сами две подписки хамски пропустили! И что мне теперь на профкоме о вас вопрос в личном плане ставить?

— Я подпишусь, Зина, в следующий раз, обещаю!..

— Я тебя покрывать не буду! — угрожающе предупредила Зинаида. — Попроси своего из Смольного, пусть он освободит тебя от займов или денег попроси, коли муж до сих пор на твоей шее сидит! Но чтоб завтра на двести рублей ты у меня подписалась!..

И ушла, хлопнув дверью. Мильда чувствовала, что все этим и кончится. «Но какая же сволочь!» — вспыхнула она.

Двести рублей была почти вся ее зарплата, и если она подпишется, то детей и вовсе кормить будет нечем. Мильда и без того понемногу распродавала все, что еще имело хоть какую-то цену. Продала, поплакав, даже ту немецкую сумочку, которую подарил ей Сергей. А зима только начиналась. Но не подписываться на правительственный заем Драуле тоже не могла. Она начальница отдела, член партии, и для нее подписка являлась обязательным условием. За отказ ее могли перевести в рядовые сотрудницы, а летом отказать в бесплатной путевке в пионерлагерь для старшего сына. Мало ли как все сложится, может быть, ни в какую Москву она и не поедет. Николаев не даст развода или у Сергея не сразу все получится.

Раздался телефонный звонок. Звонила Аглая, приглашала выпить кофе. Предложение подвернулось весьма кстати: сегодня у Мильды не хватило денег даже на обед, а Аглая, с которой она время от времени встречалась, всегда угощала ее бутербродами. За последние месяцы Ганина немного успокоилась, словно поверила, что безвестные отравители оставили ее семью в покое, появлялась на работе, как в прежние дни, улыбчивой и радостной.

Вот и