Время великих реформ - Александр II

1876 г.

[…] В 1 час государь вышел вместе с императрицей в зал, где разложены были работы Корпуса путей сообщения. Императрица пожелала собственно видеть некоторые из топографических работ Военного ведомства. Работы эти и были выложены в концертном зале: подобрано было, разумеется, только то, что могло интересовать императрицу.

Более всего внимание ее величества остановилось на карте Турции, показывавшей нынешнее распределение турецких войск, направленных против Боснии, Герцеговины и Сербии. Императрица принимает близко к сердцу нынешние дела турецких славян и не скрывает своего негодования на то, что наша дипломатия держится в этом вопросе такой пассивной роли.

Императрица выражалась в этом смысле при многих офицерах Генерального штаба и других лицах, присутствовавших при осмотре карт; в том же смысле возобновила со мной разговор и позже, перед обедом.

С глубокой скорбью говорила она о страшном кровопролитии, которое именно теперь происходит на театре войны. По последним телеграммам, инсургенты [432] четыре дня дрались с сильными турецкими войсками и, не имея уже боевых припасов, бились на ятаганах. Когда я сказал, что надобно возлагать надежды на лучший оборот дел, когда государь поедет за границу, императрица со вздохом сказала:

– А до тех пор? – Сколько бедствий вынесут эти несчастные! […]

[…] В Петергофе, так же как и здесь в Петербурге, исключительные предметы всех разговоров и толков – здоровье государя и восточный вопрос. До приезда государя ходили самые зловещие слухи о растроенном его здоровье и упадке нравственном; с прибытием же его несколько успокоились; однако ж нашли его сильно исхудавшим. Доктор Боткин (осмотревший государя во вторник) говорил мне, что не нашел в нем никаких симптомов опасных и намекнул, что истощение его может отчасти происходить от излишества в отношении к женщинам.

Говорят, что, кроме постоянных сношений с княжной Долгорукой, бывают и случайные любовные «авантюры». Рассказывают, что, например, в Эмсе, где государь большую часть своего времени проводил у княжны Долгорукой, за ним бегали стаи женщин разного сорта. Впрочем, мне кажется, что тут есть некоторое преувеличение: не всякая встреча в саду, не всякая интимная беседа глаз на глаз имеют значение любовной связи. Можно даже приписывать эти рассказы о любовных похождениях государя более назойливости самих женщин, чем его похотливости.

Возвращения государя ожидали с нетерпением, чтобы узнать что-нибудь верное о настоящем положении политики. В последние дни телеграммы с театра войны не заключали в себе никаких замечательных событий. С объявления войны Сербией и Черногорией [433] (о чем я узнал только в Одессе) и с перехода сербских войск через границу прошло уже 9 дней; по первым телеграммам о наступлении Черняева в публике уже составилось понятие о победоносном шествии его прямо к Константинополю.

Но вместо того в последующих телеграммах видно, что наступление сербов не имеет такого решительного характера, и теперь можно догадываться, что оба противника выжидают, пока стянутся их силы. При этом фазисе войны, как всегда бывает, получаемые с той и другой стороны известия нередко противоречат друг другу. […]

При таком положении дел в Турции естественно возникает вопрос: неужели Европа, в особенности Россия, могут продолжать твердо сохранять принцип невмешательства, особенно ввиду явного, гласного сочувствия, оказываемого туркам Англией и Венгрией. Любопытно было бы узнать, на чем же остановились союзные императоры после последних свиданий в Эмсе и Рейхенберге [434]. В понедельник, когда я мимоходом спросил барона Жомини (приехавшего с государем и князем Горчаковым), он, конечно, не дал мне никакого определенного ответа, а вместо того кинул какую-то странную фразу о нашей неготовности к войне.

Так как я замечал уже, что и в публике слышались какие-то смутные толки о том, будто бы Россия не может воевать и вынуждена во что бы то ни стало избегать войны собственно по растройству военных сил, то я счел нужным при первом же докладе государю взять с собой работы, подготовленные Мобилизационным комитетом при Главном штабе, чтобы объяснить государю и великим князьям истинное положение дела и устранить, по крайней мере, в них ту тревожную мысль, будто мы теперь уже вовсе не можем вести войны.

Из означенных работ было ясно видно, что, несмотря на многие еще остающиеся в нашей военной организации недостатки, никогда армия наша не была в такой готовности к войне, как теперь. Конечно, мы находимся в переходном положении, все у нас еще в разработке, и, во всяком случае, мы не можем выставить армию в том идеальном составе и устройстве, которое проектировано в последнее время; но все-таки можем выставить несравненно большие и лучше устроенные силы, чем когда-либо в прежние времена, и в особенности несравненно в кратчайший срок.

Все это я доложил вчера государю, присовокупив, что если для скорой мобилизации армии в нынешнем ее составе можно ожидать серьезных затруднений, то разве, естественно, со стороны финансов наших и, кроме того, по неразрешению Государственным советом давно уже разработанного проекта Положения о военно-конской повинности.