Дневник посла Додда - Уильям Додд

Пятница, 28 февраля. Сегодня я получил из Кельна запись продолжительной беседы с Фрицем Тиссеном, крупнейшим после Круппа фабрикантом оружия. Тиссен сказал, что потратил большую часть своего капитала на то, чтобы помочь Гитлеру в его трудной борьбе за власть. Он заявил, что его беспокоит ход событий в Германии, и добавил, что требуется новое «30 июня» для спасения гитлеровского режима. О ком идет речь, он не говорил. Он боится, что радикальное крыло нацистской партии скатывается к коммунизму1. Однако он резко осудил преследование католиков и протестантов, продолжающееся в течение двух лет.

Я предполагаю, что его цель – убрать Геббельса, Розенберга, Дарре и профсоюзных вожаков. В Берлине много говорят о предстоящей кровавой расправе, и люди, считающиеся осведомленными, думают, что именно Геринг вновь очистит страну от тех, кто ему не по вкусу. Согласно одной версии он отстранит Гитлера и сам станет диктатором.

Произведенные аресты в первую очередь коснулись католиков: из их числа пострадало человек 200 священников и просто верующих; около половины позже было отпущено, хотя узнать, как это было на самом деле, невозможно. Нацисты особенно настаивают на установлении неограниченного контроля над религиозным воспитанием и общим образованием молодежи; при этом они намерены пользоваться теми же методами, которые вот уже скоро двадцать лет применяются русскими коммунистами.

Суббота, 29 февраля. В половине первого я приехал к министру Нейрату и имел с ним длительную беседу, совершенно неофициальную. Он был более откровенен, чем когда-либо раньше. Я подозреваю, что между его группой в правительстве и группой Геринга возникли серьезные разногласия. Он не подал виду, что такие распри имеют место, но, когда я спросил его мнение о франко-советском пакте, который так часто осуждается в германской прессе, он заявил, что по своим условиям пакт не агрессивен и что коммунистической системе не под силу война за пределами России. Русские могут храбро сражаться, если нападут на их страну, но они не способны вести наступательную войну, хотя и располагают огромной армией.

Я тоже придерживаюсь этого мнения, так как не допускаю, чтобы 170 миллионов человек полностью покорились партийному правительству при наличии немногим более двух миллионов членов партии. Хотя я этого и не сказал, я уверен, что 68 миллионов немцев не проявят единства, если их призовут вновь вторгнуться в Бельгию или Голландию.

Затем я сказал министру, что начиная со второго лета моего пребывания в Берлине большинство посланников балканских стран в Берлине постоянно заверяют меня, что независимость этих стран может быть обеспечена лишь путем создания конфедерации в целях обороны и поддержания мира. Я спросил его:

– Будете ли вы рассматривать такой союз как угрозу Германии?

Он ответил:

– Нет, если Франция, Россия или Италия не возглавят его.

Тут возник вопрос об «окружении» Германии, о котором часто говорят с того времени, как была введена всеобщая воинская повинность в марте 1935 года. Я высказал мнение, что «окружение», или союзы, – естественное следствие падения влияния и силы Лиги наций, из состава которой Германия вышла. Если этот процесс будет развиваться и дальше, возникнет обстановка, аналогичная той, которая существовала в 1914 году. Фактически уже сложилась подобная ситуация: поделившись на два лагеря, все страны вооружаются до зубов; на одной стороне – Франция, Англия и Россия, на другой – Италия, Германия и Япония. Но прямо я этот вопрос с Нейратом не обсуждал. Он признал, что опасность велика.

Я высказал мнение, что балканские страны в случае их объединения станут важной гарантией мира. Настаивая на своем, я спросил:

– Почему бы не восстановить Лигу наций и не решить территориальные вопросы на конференциях?

Его ответ удивил меня.

– Мы рассматриваем вопрос о возвращении в Лигу при условии, – сказал он, – что западные державы согласятся вернуть наши колонии, разрешат нам вернуться и ввести войска в демилитаризованную Рейнскую зону и пойдут на некоторые уступки в отношении военно-морских сил.

Нейрат настаивал на возвращении колоний и заявил, что вопрос о Рейнской зоне можно решить путем дипломатических переговоров, что франко-русский пакт не имеет серьезного значения и что Англия получила согласие Германии участвовать в переговорах о морском договоре, которые должны вскоре начаться в Лондоне.

После нескольких замечаний о безумии милитаризма и войн я задал ему вопрос, действительно ли Германия готовится заключить с Японией специальный союз, как об этом усиленно говорят в последнее время. Он отделался следующей фразой: «Мы совершили бы самоубийство, вступив в новую войну», но заверил меня в том, что между Германией и Италией нет никакого союза и что Германия не вступит в войну с Россией, даже если Япония нападет на Советский Союз. Итак, я получил ответ на важный вопрос, не спрашивая прямо.

Я согласен с Нейратом, что Италия и Германия не склонны сотрудничать, если только обе они не окажутся перед необходимостью защищаться, находясь вне Лиги наций, но я не могу разубедить себя в том, что Германия поможет Японии в случае, если она начнет войну против России. Многое свидетельствует о связи Германии с Японией. Нейрат и Шахт не раз говорили вещи, дающие основание для такого вывода.

Когда я собрался уходить, Нейрат подчеркнул, что сейчас он обсуждает с Гитлером важные вопросы, и утверждал, что фюрер проявил уступчивость, особенно в вопросе возвращения Германии в Лигу наций. Это меня несколько удивило.

Четверг, 5 марта. В последние дни чувствуется значительная нервозность. Днем приходил чехословацкий посланник, чтобы поговорить о трудностях, испытываемых его страной. Я сообщил ему доверительно, что Нейрат согласен со мной в том, что объединение балканских стран в целях взаимной обороны и сотрудничества не должно рассматриваться как вызов Германии, если только какое-либо постороннее государство не будет его участницей. Это противоречит тому, что известно посланнику относительно позиции министерства иностранных дел. Я не всегда уверен в том, что Нейрат вполне откровенен со мной. Однако я верю, что в прошлую субботу он говорил вполне искренне. Затем я сказал своему чешскому другу:

– Будь я государственным деятелем какой-либо из балканских стран, я перед лицом опасности, грозящей всем малым странам, имеющим общую границу с Германией, сделал бы все для образования такого союза, – не тесного союза, вроде наших Соединенных Штатов, а конфедерации для оказания взаимной помощи, экономической и политической.

Он согласился со мной, но отметил большие трудности: Австрия хочет восстановления Габсбургов, тогда как Югославия не хочет об этом и слышать; Венгрия крайне враждебна к Чехословакии, а Болгария еще не готова предпринять что бы то ни было.

На это я возразил:

– Если балканские народы, численностью 80 миллионов человек, не найдут пути к объединению, они лишатся независимости. Вам должно быть известно, что германский империализм слишком силен.

Мы расстались; соглашаясь друг с другом, мы в то же время сомневались в том, видят ли народы Европы пути к сотрудничеству. Посланник сказал, что вечером выезжает в Прагу, где будет гостем президента Бенеша.