Скифские империи. История кочевых государств Великой степи - Ф. Грэм

Иван Великий умер 27 марта 1505 года в возрасте шестидесяти пяти лет после насыщенного событиями сорокачетырехлетнего правления и был с великой пышностью похоронен среди предков под торжественным сводом собора Святого Михаила в Москве. Его царствование до последних лет, когда его омрачило неудачи русских войск в Ливонии и у Смоленска, а также мятеж его вассала – казанского хана, являло собой почти непрерывную череду успехов и процветания и в целом могло считаться самым успешным, которым может похвастать горестная летопись России. Хотя сам он никогда не был блестящим воином, в нем проявился дар выбирать талантливых полководцев и умело руководить войной, так что молдавский господарь Стефан часто говорил о нем: «Сват мой есть странный человек: сидит дома, веселится, спит спокойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не умею защитить земли своей». Он, пожалуй, улучшил жалкое состояние крестьянства, постановив, что если работник нанялся к хозяину, то один день в неделю ему разрешается посвятить своим делам и что каждый землевладелец должен дать своим крестьянам по участку поля для их собственного пропитания, а также он сильно обуздал злоупотребления знати и духовенства, когда сделал их ответственными перед законом и впервые разрешив для них страшное наказание кнутом. В 1491 году князя Ухтомского, боярина Хомутова и архимандрита Чудовского выпороли за подложную грамоту, сочиненную ими на землю, принадлежавшую одному из братьев царя. Его указы часто отличались самой несоразмерной строгостью и суровостью; «Робкие женщины, – пишет российский историк, – падали в обморок от гневного, пламенного взора Иоаннова; что просители боялись идти ко трону». В старости он часто засыпал за трапезой, так что «вельможи трепетали и на пирах во дворце, не смели шепнуть слова, ни тронуться с места, когда Государь, утомленный шумною беседою, разгоряченный вином, дремал по целым часам»; и хотя сам часто излишне предавался питию, он не терпел невоздержанности у вельмож. Страстный, резкий и вероломный, он не обладал множеством прекрасных свойств, которые зарекомендовали бы его перед потомками; и подданные, пожалуй, встретили весть о его смерти без особой скорби и сожаления.

Во время его правления по всей империи во второй раз была проведена перепись населения с целью призыва новобранцев. Первая проводилась по приказу золотоордынского хана Берке, чтобы потребовать с каждой области дань, соразмерную количеству жителей.

Сразу же после смерти Ивана и заточения Дмитрия Гавриил стал регентом империи за своего племянника, так как не осмеливался открыто узурпировать трон при жизни законного наследника; и хотя спустя некоторое время после смерти молодого князя он принял именование царя и великого князя[266] и сменил имя с Гавриила на Василия, он так никогда публично и не венчался на царство, как его предки.

Сразу же после восшествия на престол, поскольку он еще не состоял в браке, Василий собрал совет и пожелал услышать мнение его министров: что было бы наилучшим для страны – взять жену из чужой страны или найти ее среди своих подданных. Все согласились в том, что их государю гораздо лучше жениться на москвичке, чем на иноземной принцессе, поскольку вторая могла бы ввести в России прежде неизвестные там привычки и обычаи, да и к тому же многие ее соотечественники в ее свите наверняка будет упорствовать в своей приверженности иной вере. На этом совете, в частности, настаивал Дмитрий Траханиот, которого Василий всегда считал самым верным другом и который, будучи казначеем и хранителем печати при Иване, после его смерти получил вместе с некоторыми другими боярами золотой крест в знак памяти, согласно последней воле великого князя. Считается, что Дмитрий дал такой совет в надежде, что царь выберет в жены его собственную дочь Анну, но его надеждам не суждено было сбыться, ибо все дворяне царства получили приказ, по старинному обычаю Московского княжества, доставить своих дочерей в Кремль, чтобы царь мог выбрать из них подходящую невесту; и когда во дворце собралось полторы тысячи молодых дев, Василий выбрал из них Соломонию, дочь боярина Юрия Сабурова, и разделил с нею трон.

Год спустя его зять Александр скончался в Польше от тяжелой и затяжной болезни; и сразу после того, как до него дошло известие о его смерти, Василий написал сестре, вдовой королеве, прося ее использовать все свое влияние, чтобы убедить сеймы Польши и Литвы выбрать его королем, обязавшись соблюдать права, свободы и конституцию обоих государств. Однако его письмо прибыло уже после того, как королем избрали брата покойного монарха Сигизмунда; и этот князь, бывший, по словам польских историков, человеком недюжинных талантов и благородного характера, взошел на неспокойный польский трон.

В последний год правления Александра крымские татары проникли в самое сердце Литвы, но были отбиты, а их силы – почти полностью уничтожены армией поляков под началом князя Михаила Глинского, дворянина из рода Рюрика[267], который при этом монархе полностью взял на себя руководство делами его немаловажного государства. Он получил образование в Германии и в молодости служил под знаменем саксонского герцога Альбрехта и в Фрисландии, где заслужил честь и славу среди воинов и дворян любого ранга и положения, а по возвращении в Польшу приобрел самую неограниченную власть над слабым и ничтожным монархом. Однако своим управлением и тем глубоким уважением, которое питал к нему Александр, а также собственным надменным и властным поведением он настроил против себя множество недругов, особенно среди тех фанатиков-неофитов в Литве, которые незадолго до того перешли в католическую церковь, поскольку сам Глинский придерживался православной религии. Среди них одним из самых опасных и заклятых его врагов был Ян Заберезинский (Забржезинский), маршалок великий Литовский, которого король под его влиянием лишил высокого и завидного поста, и после смерти Александра тот попытался отомстить Глинскому, обвинив его перед Сигизмундом в измене. Глинский потребовал, чтобы в его дело рассматривал справедливый суд, но король отказался прислушаться к его желанию; после чего уязвленный поляк написал московскому царю и предложил, если Василий обеспечит ему безопасность и независимость и принесет в том самую торжественную клятву, отдать в руки Москвы крепости, которыми он командовал в Литве, со всеми их солдатами, арсеналами и боеприпасами. Получив положительный ответ на свое предложение, он тайно отправился в российскую столицу, но сначала остановился по пути в поместье возле Гродно, где жил его противник Заберезинский. Там он поставил солдат, чтобы сторожить дом и не дать своей жертве сбежать, а затем подослал к нему в спальню убийцу-татарина, который напал на злосчастного Яна, пока тот спал, и варварски отрезал ему голову. После этого убийства Глинский со своими сторонниками бежал в Россию; и в войне, которая разразилась через несколько месяцев между Москвой и Польшей по причине гневного протеста царя, который, негодуя из-за оскорбления, нанесенного его сестре в Польше, также обвинил Сигизмунда в том, что он подстрекал Казань к мятежу, польский ренегат был назначен воеводой Московского войска при взятии Смоленска – оплота Литвы и Польши. В прежние времена он был знаком с комендантом этой крепости и полагал, что его можно подкупить; поэтому Василий обещал пожаловать Глинскому весь город и его окрестности на вечное владение ему и его потомкам, если он сможет уговорить коменданта крепости сдаться без утомительной и затратной осады. Вскоре воевода при помощи золота выполнил царское желание; и польский изменник сдал Смоленск без всякого сопротивления и со всеми его офицерами, кроме бежавших в Польшу, перешел на службу к московскому царю. Обычных солдат, хотя и совершенно невиновных в подлой сделке, военачальники легко убедили в том, что им не удастся спокойно вернуться в Литву, и потому они обосновались в России; и когда Смоленск наконец-то оказался в его власти, Василий, как всегда вероломный и ненадежный, отказался выполнить обещание, данное Глинскому, но попытался обмануть его новыми посулами награды, если тот будет ему и дальше искренне служить. Польский военачальник, возмущенный таким поведением, сразу же вступил в переписку с бывшим государем и предложил ему, если Сигизмунд выступит на помощь Смоленску, сдать крепость вместе с войском польскому королю. Однако ответное письмо от польского короля, который с радостью ухватился за это предложение, попало в руки московских часовых у входа в лагерь и было доставлено царю; Василий приказал немедленно арестовать двойного изменника и доставить к нему в оковах. «Вероломный, – сказал он, когда Глинский предстал перед ним, – я учиню тебе достойное наказание по заслугам». На что полководец смело ответил: «Я не признаю возводимого тобой на меня обвинения в вероломстве, ибо если бы ты сдержал данное мне слово и обещания, то я был бы самым верным из всех твоих слуг. Но раз ты, как я убедился, их ни во что не ставишь, а кроме того еще и насмехаешься надо мной, то единственное, о чем я жалею, – это что я не смог осуществить своих против тебя планов. Смерть я всегда презирал и встречу ее тем охотнее, что мне не придется более лицезреть тебя, тиран» (Герберштейн). После этих слов по царскому приказу его увели, хотя и без оков, и доставили в Вязьму, где московский военачальник, командовавший расквартированными там войсками, бросил перед ним на землю тяжелые цепи и воскликнул: «Михаил, как ты знаешь, государь оказывал тебе великие милости, пока ты служил верно. Но когда ты пожелал быть сильным изменой, он по заслугам твоим жалует тебе этот дар», после чего велел наложить на него оковы. Когда Глинского вели по городу по дороге в Москву, он обратился к толпе, собравшейся вокруг него, с такими словами: «Чтобы у вас не распространялось ложной молвы о моем пленении, я разъясню в немногих словах, что я сделал и за что схвачен, дабы хоть на моем примере вы поняли, какого имеете государя и чего каждый из вас должен или может от него ожидать». Затем он рассказал все обстоятельства своей измены и почему его схватили, но сопровождавшие его офицеры не дали ему договорить; а по прибытии в Москву его много лет держали в суровом заточении, предпринимались некоторые попытки его освобождения, и даже император Максимилиан написал Василию несколько писем в его защиту. В конце концов он ненадолго вернул себе свободу, но лишь затем, чтобы оказаться в еще горшем положении, причем при довольно необычных обстоятельствах. В 1526 году царь, пробыв двадцать лет в браке с Соломонией, которая так и не родила ему детей, собрал Боярскую думу, чтобы обсудить целесообразность развода. Никто не посмел перечить государю, и все настоятельно советовали ему сделать этот шаг, хотя в православной церкви не допускается развода; и угодливый митрополит, надеясь заслужить благосклонность господина, пообещал объявить его брак расторгнутым, если царица уйдет в монастырь. Лишь два инока: московский по имени Вассиан и Максим Грек, приехавший из Константинополя, чтобы исправить по византийским переводам многочисленные ошибки, постепенно накопившиеся в русской Библии и других религиозных книгах, осмелились заявить, что расторжение святых уз брака противоречит всем божеским и церковным законам и что брать вторую жену, пока еще жива первая, есть гнусный и нечестивый грех; однако наградой за их мужество стал приговор к вечному строгому заключению в монастыре. Несчастную и сокрушенную Соломонию, несмотря на все ее стенания и плач, доставили в монастырь; и когда митрополит Даниил стал обрезать ей волосы и настоятельница подала ей обычный монашеский куколь, она с негодованием бросила его на землю, плача, и стала топтать. Тогда один из советников царя по имени Иван Шигона несколько раз жестоко ударил ее своей плеткой и воскликнул: «Неужели ты дерзаешь противиться воле государя? Неужели медлишь исполнить его веление?» – после чего она призвала в свидетели всех присутствующих в том, что надевает куколь против воли, по принуждению и умоляет Всевышнего отомстить обидчикам за ее беды и несчастья.