Павел I - Алексей Песков

Но все на Западе видели неверность его судьбы, и прием, которого он удостоился в Европе, являлся выраженным через его персону знаком европейского высокопочитания опасной русской императрицы. Он чувствовал это и искал любые способы возрасти в глазах своих европейских наблюдателей, в том числе такие, как история о встрече с призраком.

Однако история эта, даже если делать скидку на двойную неточность ее пересказа – сначала неточность мемуаристки при записи воспоминания молодости, а затем неточность переводчика при переложении этой истории с французского – так вот, даже с такой скидкой история эта выглядит все-таки очень мало похожей на продуманную мистификацию, несмотря на улыбку Куракина во время речи Павла. Как-то слишком все серьезно высказано – непонятно, где искать проблеска иронии – признака игры.

Особенно же угрюмо серьезен финал: о страхе жить и о ранней смерти – как-то уж очень живо проблескивает здесь не ирония, а чувство реально, мистически ощущаемой щели, сквозь которую душу пронизывают лучи из запредельных высот.

«Бывший при воспитании Павла профессор Эпинус говаривал: – Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке. Порвется эта ниточка; машинка завернется, и тут конец и уму и рассудку» (Греч. С. 315). – После истории о встрече с Петром Первым так и кажется: вот-вот оборвется ниточка, и завернется машинка, позволяющая различать происходящее по эту и по ту сторону. Но ведь мы знаем, что в таком состоянии – на грани обрыва – ниточка так и останется; может быть, она натянется слишком упруго, но, вопреки всем прогнозам и диагнозам, ничего иного не произойдет: вокруг Павла появятся новые вещи и люди, прибавятся новые персонажи, и сквозь щель из потустороннего мира вослед прадеду станет заглядывать Архангел Михаил; усилятся страхи – и это понятно: лишь только Павел выйдет из замкнутого мира Гатчины на всероссийский трон, увеличится число людей, его окружающих, готовых обмануть, изменить, предать; требование жить честно и справедливо, по совести превратится из правила личного, частного поведения угрюмого царевича в закон жизни для подданных грозного царя. Но все это будут только количественные изменения. По существу не изменится уже ничего, ибо люди не меняются.

И посему после этой брюссельской исповеди Павла можно было бы ставить точку в нашем рассказе, независимо от того, умрет он молодым или будет убит в зрелом возрасте.

Все уже рассказано. Все ясно. Какую бы тайну ни представлял собой человек – если долго исследовать его тайну, в конце концов выяснится, что самыми верными были первые впечатления от знакомства с ним, а само исследование дало только ряд иллюстраций, подтверждающих это впечатление. – Строго говоря, осталось перечислить только некоторые события, происшедшие после 29-го июня 1782 года – и то лишь затем, чтобы у читателя не оставалось досады на внезапную развязку: во-первых, сообщить, что памятник Петру Первому – с вдаль простертой рукой, на коне, на гранитной скале, – был открыт через месяц с небольшим после того, как Павел рассказал свою таинственную историю; во-вторых, довести отрывки из путешествия графа и графини Северных до их возвращения на родину и, в-третьих, добавить несколько сведений о том, как они прождали еще четырнадцать лет наступления 7-го ноября.

* * *

Путешествие их в ту минуту, когда мы прервались для видения о Петре Первом, уже подходило к концу. Из Голландии они проехались по некоторым владениям мелких германских герцогов и принцев, заглянули в Швейцарию и после месячной идиллии на родине Марии Федоровны в Монбельяре, в окружении многочисленной ея родни, осенью отправились домой: Штутгарт – Вена – Краков – Гродно – Митава – Рига. Двести сундуков со шляпками, платьями, лентами, газом, брошками, бусами, серьгами, книгами, мебелью и живописными полотнами, приобретенными во время пути, следовали долгим обозом позади.

20-го ноября, в воскресенье, они вернулись в Петербург под легкую метель и тихий морозец. А может быть, под тихую метель и легкий морозец. А может быть, снег еще не выпал и дорога утопала в слякоти. Так тоже бывает 20-го ноября по нашему календарю. В Европе стояло уже 1-е декабря. Но главное не погода, а состояние души.

Разочарования и обиды начались в первый же вечер:

– Екатерина встречает детей по-домашнему: ни фейерверков, ни иллюминаций, ни триумфальных арок, – словом, совсем не так, как Иосиф или Людовик;

– князь Куракин немедленно выслан в свое имение – в Саратовской губернии село Борисоглебское, без права выезда – за злоумышленное согласие с полковником Бибиковым (впоследствии по усиленной просьбе Павла ему разрешили приезжать в Петербург раз в два года);

– Павел перестает приглашать к себе графа Никиту Ивановича Панина и бывать у него, чтобы не навлечь подозрений на учителя и не подвергнуть участи, подобной куракинской;

– Мария Федоровна оскорблена указами императрицы против ношения роскошей – запрещалось являться ко двору в платьях из парчи, делать на платьях накладки шире двух вершков, ставить прически выше двух вершков и проч. – «Мария Федоровна (в то время 23-летняя женщина), огромные волосы которой в то время славились, должна была подстричь их, что, разумеется, было ей очень горько, и она даже плакала» (Из воспоминаний фрейлины Алымовой (Ржевской) // РА. 1877. Кн. 3. С. 337–338);

– по придворным закоулкам ползет слух: будто Екатерина хотела по возвращении Павла из путешествия устранить его от престолонаследия (см. депешу английского посланника Гарриса от 6 декабря 1782: Кобеко. С. 272).

Итоги путешествия в чужие краи: «Если чему обучило меня путешествие, то тому, чтобы в терпении искать отраду» (Павел – о. Платону // РА. 1887. Кн. 2. С. 30).

Весна началась с двух кончин – 31-го марта умер граф Никита Иванович Панин, 12-го апреля – князь Григорий Орлов.

Двадцать один год состязались они у трона Екатерины, то помыкая ею при временных победах друг над другом, то подчиняясь ее воле и делая вид, что готовы друг с другом сотрудничать.

Смерть их, одного вослед другому, как будто нарочно пришлась на минуты победного присоединения Крыма новым хранителем престола – Потемкиным: 8-го апреля Екатерина выдала указ о превращении заветного полуострова в провинцию Российской империи.

В таких случаях принято говорить: кончилась эпоха. Смерть Григория Орлова случилась, в общем-то, неожиданно, хотя и ясно было, что он не жилец на этом свете: последнее время он проводил в угрюмом сумасшествии. Смерть Никиты Ивановича Панина ожидалась: он был на пятнадцать лет старее Орлова, болен, и ему шел уже 65-й год.

Он умер от паралича: «Накануне горестного сего происшествия был он здоровее и веселее обыкновенного; но поутру в четыре часа, ложась в постель, вдруг лишился он языка и памяти поражением апоплексическим . Чрез несколько часов скончался он в глазах возлюбленного питомца своего . В тот момент, когда душа его разлучилась с телом, великий князь бросился пред ним на колени и целовал руку его, орошая ее горчайшими слезами . Погребение его было 3 апреля. Вынос тела удостоен был присутствия его императорского высочества. Прощаясь в последний раз со своим другом и воспитателем, поцеловал он руку его с таким рыданием, что не было человека, которого бы сердце не растерзалось жалостию » (Д. И. Фонвизин. С. 187–188). – За два дня до смертного удара Павел, будто предчувствуя, нарушил зарок – не бывать у Никиты Ивановича, чтобы не навредить, – и приехал. И они весь вечер проговорили, и Никита Иванович завещал своему питомцу непременные законы с разделением властей, и Павел записал их разговор в «Рассуждении вечера 28 марта 1783 года».