Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

он дал подводу до слободы… Однако ехать в Ростов пришлось Пете.

Новым председателем назначили инженера из МТС. Ему в поле и попался на глаза Петя. Он уже садился за руль машины, мог управлять и трактором. Но разобрать мотор, понять назначение той или иной детали парнишке было не под силу. Потолковав с Петей, председатель предложил ему поучиться с годик в ФЗО. Там он мог бы освоить токарное и фрезерное дело, мог бы научиться ремонтировать машины… Война закончилась, и колхозу были нужны мужские руки.

Пете не хотелось ехать в большой и чужой город, но не хватило духу отказаться. И как откажешься? На что мать — и та погоревала и смирилась.

С Улей Петя виделся недолго. Девочка вытянулась, похудела. Он нарочно клал руку на сумку с продуктами, чтобы подразнить Улю. Но девочка даже не взглянула.

Пете стало немного обидно, что этакая доходяга, одетая в серое, из мешковины, платье, еще и фасон давит. Когда она спросила о Максиме, он, задетый ее гордостью, на этот раз не смолчал… Глаза девочки, глубокие и большие, медленно наполнялись слезами, как весенняя проталина вешней водой.

Пете стало неловко, и, чтобы отвлечь девочку, он начал перечислять, что мать передала из съестного. А девочка всё плакала…

Соломенная коса лежала вокруг головы. Пете хотелось потрогать ее густые волосы, заговорить о чем-либо приятном. Но Уля уже уходила, горестная и безучастная.

Через несколько лет, перед армией, Петр случайно встретил ее в дороге. Ульяна окончила курсы ветфельдшеров и по направлению ехала в соседний район. Селение, где ей предстояло работать, было недалеко, и Петр, полушутя-полусерьезно, попросит не забывать старых друзей.

Она стала лучше — пополнена и похорошела… Косы спадали на плечи — и Петр, как и тогда в интернате, сдерживал себя, чтобы не дотронуться до них.

Так совпало, что Ульяна приехала, когда его провожали в армию. Мать собрала немудреное угощение, позвала близких. За обедом все смотрели на Улю и Петра: это смешило и волновало. Ему даже казалось, что отрывается от дома на долгих четыре года не он, а кто-то другой.

И лишь сигнал полуторки, что созывал призывников к сельсовету, заставил его с сожалением очнуться.

Вместе с ребятами залезла в кузов и Ульяна. Машина шла в слободу, а это было ей почти по пути.

Когда грузовичок тронулся, что-то крикнула мать, но ребята заорали песню, и щемящая тоска охватила Петра.

— Пиши мне, Ульяна, — жалобно попросил он девушку.

Ветер парусил ее легкое платьице, трепал прядь волос.

— Как-нибудь, — просто ответила Ульяна.

Не то хотелось услышать Петру. И совсем не такое прощание, как суховатое пожатие руки, ожидал он.

Мелькнули через борт белясые ноги — и Уля, не оглядываясь, зашагала к старому ветряку на косогоре.

Маленькая, но юркая полуторка помчалась дальше. Потерял из виду Петр Ульяну, а ветряк все торчал на холме, похожий издалека на катушку ниток с воткнутыми иголками.

Петр написал Ульяне не сразу. Долго обдумывал каждую фразу, переписывал заново.

Он хотел, чтобы Ульяна увидела его суровым и озабоченным, готовым на все, чтобы таким, как она, спокойно жилось.

Но в то же время Уля должна была найти в письмах Петра что-то личное и сокровенное для себя…

Ничего этого на бумаге не получалось, хотя Ульяна изредка отвечала.

Она упрямо не замечала намеки, и письма ее как две капли воды были похожи на коллективные послания, которые получали защитники Родины от своих шефов.

Петр теперь надеялся на личную встречу… За хорошую службу поощряли отпуском — и Тягливый из кожи лез. Ульяна должна была увидеть его статным, увешанным знаками отличия. И это впечатление неожиданности должно было сыграть в пользу Петра.

Неожиданность встретила его самого… Ульяна уже полгода как вышла замуж. Самое обидное было в том, что она по-свойски откровенно рассказала ему все, не испытывая никаких угрызений.

Встретила парня. Не то, чтобы присохла сердцем, но понравился. А тут еще каждый тычет, не тех ли она Козленко дочка, что были наипервейшими богачами… В родном селе и по сию пору немало Козленко, и попробуй докажи, что ты дочь бедняка Козленко, а не другого, которого выслали с семьей задолго до того, как взяли отца… Это тоже подтолкнуло к замужеству. Как-никак фамилия другая. Она пожаловалась, что муж заглядывает в бутылку, и попросила, чтобы Петр приструнил его: он при форме и в звании.

Петр, покосившись на ефрейторскую лычку, пообещал еще заглянуть, что, конечно, не сделал.

Тем удивительнее было для него, когда, демобилизовавшись, услышал ошеломляющую весть: Ульяна ушла от мужа. И не кто-нибудь теперь — а ветеринарный врач.

Петр вел себя так, будто ему нет никакого дела до Ульяны. Малость осмотревшись, стал перед выбором — куда приложить руки. Должность продавца ему претила, хотя кое-какой навык имел: в последний год службы отпускал ситро и булочки в солдатской чайной.

Тянуло на простор, в поле. Но, чтобы покрасоваться перед Ульяной — продавец, мол, тоже шишка не маленькая, — пришлось стать за прилавок.

С Ульяной он сошелся быстро. Она, к счастью, не заимела ребенка от мужа-выпивохи и в их дом пришла как молодая жена.

Со свекровью и золовкой она ладила, а с мужем разругалась почти в первый день, когда тот узнал, что она отказалась от своего места.

Ульяна твердила, что хочет спокойно жить, а ветврача могут отдать под суд за падеж скота… Да и какой она врач — семь классов и курсы. Петр плевался: не у каждого, мол, начальника за плечами университет… Но жена напоминала свою биографию. Петр, остывая, поддакивал, что оттуда покамест никто не вернулся.

Но года через два-три кое-кто и пришел.

Объявился родной брат Михайлы Федосова, сгинувший без вести в войну. Михайло подробно описывал пребывание брата в плену и его мытарства у своих. Хуторяне боязливо и недоверчиво переглядывались.

«Неужель этакую прорву народа доси за проволокою держат?»

Зажглась надеждой и Ульяна: «Может, и мой родитель объявится. Я уж и обличье его забыла».

Петр задумчиво смотрел на вспухающий живот жены, соображал, как быть, если и Маня выйдет замуж.

Марию сосватал механик из МТС, и она переехала к нему. Но МТС вскоре расформировали, и сестра с мужем пришли в родительский дом.

Пристройка, что Петр наспех смастерил с зятем, оказалась холодной, и зиму пятьдесят девятого года пришлось ютиться под одной крышей.

Зять хлопотал о квартире. Он было добился своего, однако после укрупнения хутор стал отделением при совхозе, и хлопоты оказались напрасными.

Разговоры были только о виноградниках… Повсюду рыли каналы,