Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо - Михаил Леонидович Хазин

(те, кому достает «энергии, характера, ума») создают у читателя впечатление, что в этих группировках действительно собираются лучшие представители конкретного общества. Смена одной элиты на другую происходит не в силу абсолютного развращения правящего класса, как это было у Моски, а исключительно потому, что тот не допускает в свои ряды выдающихся людей из другой элиты. Революции Парето описывает в столь же хвалебном по отношению к элитам духе:

Когда элита В приходит к власти и сменяет элиту А, дошедшую до полного упадка, как правило, наступает период высшего процветания. Некоторые историки видят в этом исключительно заслугу «народа», т. е. С. В таком утверждении верно только одно — то, что низшие классы производят новые элиты. Что же касается самих низших классов, то они не способны управлять, и охлократия не приводила никогда ни к чему другому, кроме бедствий [Парето, 2007].

Двойственность определения «элиты» (так можно называть, в зависимости от желания автора, и верхнюю часть кривой распределения, и конкретную властную группировку; следовательно, властная группировка автоматически ассоциируется с «лучшими») и откровенное славословие в ее адрес (сосредоточение «энергии, характера и ума») сделали свое дело: работы Парето были хорошо встречены публикой, а его идеи широко распространились в научном мире. Особенно высоко ценил Парето Бенито Муссолини, называвший его теорию «самой гениальной концепцией нового времени» и «начертанной рукой мастера философией будущего» [Рахшмир, 2001, с. 51].

Читатель. Чувствуется, что вам, в отличие от широкой публики, теория Парето не слишком-то нравится!

Теоретик. Видите ли, я все-таки теоретик, а не широкая публика. Социологические тексты Парето исключительно многословны и схоластичны, и вытаскивать из них хоть какое-то содержание — тяжелый и довольно бессмысленный труд. На мой взгляд, собственно теории-то Парето и не создал, ограничившись громоздким описанием некоторой абстрактной модели.

Однако теория, в которой правящий класс формируется не с помощью партийного строительства, подразумевающего обман и насилие, а за счет высоких личных качеств конкретных лиц, попадающих в элиту путем циркуляции, всегда может рассчитывать на благосклонность представителей Власти. И хотя развивать дальше подобную теорию довольно сложно[571], Парето сумел пробить «заговор молчания», до XX века окружавший тему элиты в общественных науках. После работ Парето и Моски существование правящего класса уже не подвергалось сомнению; теперь можно было ставить вопросы о том, как он устроен, как живет и развивается и какими способами поддерживает свое исключительное («у руля государственной машины») положение в обществе.

Практик. Как легко заметить, Парето был статистиком, то есть он рассматривал «верхнюю часть распределения» (которая существует в любом случае) без описания деталей ее существования. Стадо тоже можно считать по головам — только, как говорил Наполеон, баран во главе стада тигров проиграет стаду баранов под руководством тигра. Теоретически не исключено, что Парето хотел понравиться власти, но любой опытный человек Власти в это не поверит — просто потому, что понравиться можно разными способами, зачем при этом трогать столь деликатную тему? Скорее, тут классический случай «учОного проХфессора», который нарисовал картинку, написал что-то про ее части, а потом понял, что дело-то серьезное и пахнет керосином, а потому — нужно как-то выкручиваться. А отказаться от этого открытия он не мог, поскольку, как это часто бывает с учеными, знания жгли ему язык.

Этим Парето радикально отличается от Моски, который понимал и с чем имеет дело, и как оно там внутри устроено. И не боялся этого «чего-то» (Власти) совершенно. Тут тоже можно сравнивать — классических советских интеллигентов, у которых страх перед КГБ был просто до дрожи в коленях, и детей работников этого самого КГБ, которые над ними откровенно насмехались. Я во времена своего студенчества видел дискуссии между такими людьми и поэтому хорошо себе представляю разницу между подходами Моски и Парето.

Властвующая элита

Флойд Хантер, «Структура власти в сообществе» (1953), Райт Миллс, «Властвующая элита» (1956)

Читатель. Для начала скажите, если Хантер и Миллс сами из правящего класса, то почему передумали держать язык за зубами, а если нет — то откуда узнали, как там все устроено?

Теоретик. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно в очередной раз обратиться к истории…

Практик. Нужно вспомнить, как создавались США. Центральная власть там на первом этапе ни в грош не ставилась, но постепенно усиливалась, что требовало как-то к этому процессу отнестись. Кроме того, если в Европе было принято жестко разделять функции между различными государственными институтами, то в США границы их полномочий были умышленно проведены крайне нечетко. И, как следствие, тоже требовали осмысления. Это, конечно, не ответ, но перечисленные обстоятельства существенно стимулировали интерес к теме. Кстати, в Италии второй половины XIX века ситуация была похожая.

Читатель. Что-о?! Вы теперь еще и историю Власти в США рассказывать будете?! Да так мы никогда не закончим!

Теоретик. Лучшая книжка — та, которая не кончается, не правда ли? Но если серьезно, то история Власти в США слишком интересная тема, чтобы говорить о ней в примечаниях к открытиям Хантера и Миллса. Особенно с учетом того обстоятельства, что сами эти открытия были сделаны без особого участия Власти.

Читатель. Вот тут подробнее, пожалуйста. До сих пор без содействия Власти ученые не могли и шагу ступить, а тут вдруг сделались такими самостоятельными. Что случилось?

Теоретик. Случился XX век. Уже в биографии Парето вы могли разглядеть его контуры: впервые исследователь Власти обеспечивал себя за ее пределами, работая наемным менеджером на железной дороге, а позднее — преподавателем в университете. Наш исторический обзор касался только теорий Власти, и за его рамками осталась вся прочая история человечества — а в ней к XX веку успели произойти Научная и Промышленная революции. Наука, когда-то бывшая забавой представителей высших классов, превратилась в независимую отрасль экономики; все большее число людей готово было платить за качественное образование, а возникавшие тут и там университеты[572] были готовы его предоставить. Профессия ученого становилась столь же обычной, как профессия инженера или промышленного рабочего, а число отдельных наук[573] росло вместе с разнообразием общественной и хозяйственной жизни. Рано или поздно эта научная экспансия должна была добраться и до общества, сделав его предметом изучения соответствующей дисциплины.

Читатель. Вы говорите о социологии?

Теоретик. Не о социологии вообще (откройте любой курс истории социологии и увидите там Конта и Маркса, а то и Сен-Симона с Монтескье), а научной социологии, о том, что можно преподавать в университете за деньги[574]. И тут мы обнаруживаем первый звоночек, позволяющий понять, почему открытия Хантера и Миллса были сделаны именно в