Жизнь мальчишки - Роберт Рик МакКаммон

— Кори, надеюсь, ты не собираешься писать такие же жуткие романы, как книга Вернона? — с тревогой спросила мама. — Эту книжку было тем более странно читать, что казалось, будто все ужасы и кровь специально туда вставлены, хотя им там не место. Если бы не это убийство, то получилась бы милая такая книжка о тихом провинциальном городке.

— Убийства иногда случаются, — подал голос отец. — Кому, как не нам, это знать.

— Я не спорю, но неужели книги просто о жизни читаются с меньшим интересом? И этот обагренный кровью мясницкий тесак на обложке… я бы и не притронулась к этой книге, если бы не имя Вернона Такстера на обложке.

— Жизнь — это не только розы, но и шипы. — Отец снова отложил свою газету. — Хотелось бы познать жизнь только с лучшей ее стороны, но в ней столько же радости и порядка, сколько хаоса и боли. Хаоса, пожалуй, даже значительно больше, чем порядка. И если человек начинает это понимать, — отец слегка улыбнулся, не сводя с меня печальных глаз, — значит он повзрослел.

Замолчав, он снова развернул газету и углубился в статью о футбольной команде Оберна. Но вскоре отца посетила новая мысль, и он опять отложил газету.

— Знаешь, Ребекка, что мне кажется особенно странным? Видела ли ты хотя бы раз за последние два-три года Мурвуда Такстера? В банке, в парикмахерской, да где угодно?

— Нет, не видела. По правде сказать, я даже не знаю, как он выглядит.

— Такой тощий высокий старикан. Всегда ходит в черном костюме и темном галстуке-бабочке. Я точно помню, что однажды видел Мурвуда, но тогда я был еще мальчишкой. И уже тогда Мурвуд казался мне старым и каким-то высохшим. После того как у Мурвуда умерла жена, он почти перестал выходить из дома. Но хотя бы пару раз за эти годы мы наверняка должны были его увидеть, как ты считаешь, Ребекка?

— Кстати, и мистера Притчарда я увидела впервые. Может, они все там затворники в доме Такстеров?

— Все, кроме Вернона, — вставил словечко и я. — Пока на улице тепло, его можно встретить достаточно часто.

— Верно, как дождь, — согласился отец. — Завтра я поспрашиваю еще народ в городе. Может, кто-нибудь и видел Мурвуда за последнее время.

— Для чего тебе это нужно? — нахмурилась мама. — Не вижу смысла в подобных расспросах. В субботу вечером ты, возможно, сам его увидишь.

— Может, и увижу. Если только он не умер, — ответил отец. — Представляешь, какая это будет новость, если Мурвуд уже пару лет назад отдал Богу душу, а в городе при одном упоминании его имени люди все еще буквально вскакивают с места?

— Но кому это нужно — держать в тайне, что Мурвуд Такстер умер?

Отец пожал плечами, но я был уверен, что в уме он напряженно ищет ответ.

— Вероятно, все дело в налоге на наследство или в жадных родственниках. Или с законами вышла какая-то путаница. Да мало ли что может оказаться.

Его губы растянулись в улыбку, а глаза оживленно заблестели.

— Ответ на этот вопрос может дать Вернон Такстер. Вот была бы умора, если бы большая часть города принадлежала сумасшедшему, который разгуливает голым по улицам, а все его слушаются, потому что считают, что его устами говорит Мурвуд Такстер! Помнишь ту ночь, когда весь город бросился спасать Брутон от наводнения? Мне уже тогда показалось, что дело нечисто. Мурвуду гораздо выгоднее держать деньги в кулаке, а не раздавать свою наличность добрым самаритянам, тем более что им еще надо пригрозить, чтобы они проявили доброту.

— А что, если за последние годы у него смягчилось сердце? — предположила мама.

— Если он действительно умер, то это вполне можно допустить.

— Вот в субботу вечером ты и выяснишь все сам, — подвела итог мама.

Наверняка мы с отцом хоть что-нибудь да узнаем. А пока мне приходилось выслушивать рассказы Демона о том, каким веселым будет ее день рождения, где, по ее словам, должен был собраться чуть ли не весь наш класс. И так же, как отец расспрашивал знакомых, давно ли им доводилось видеть Мурвуда Такстера, я интересовался у своих одноклассников, не собираются ли они на день рождения Демона.

Оказалось, никто к Демону не идет. Большинство опрошенных заявили, что скорее съели бы сэндвич Демона с собачьими какашками, чем пошли бы на подобную вечеринку, оказавшись во власти ее огненноволосой, козявчатой родни. В ответ я клялся, что лучше улечься на раскаленные угли или поцеловать того лысого русского парня, что стучал башмаком по столу, чем пойти на вечеринку к Демону и лицезреть ее противных домочадцев.

Конечно, если я и говорил подобное, то лишь предварительно удостоверившись в том, что Демон меня не услышит. Мне даже стало ее чуточку жаль: я так и не нашел ни одного мальчика или девочку, кто собирался бы на ее день рождения.

Не знаю, почему я сделал это. Быть может, представил себе, что ты чувствуешь, когда приглашаешь на свой день рождения целый класс, соблазняешь мороженым и тортом, говоришь, что никаких подарков не нужно, только, ради бога, приходите, а они все как один отвечают «нет». На свете не существует ничего обиднее этого слова, а я был уверен, что Демону доведется услышать его еще много раз. Я все равно не мог пойти к ней, это значило бы самому напрашиваться на неприятности. В четверг после школы я подъехал на Ракете к магазину Вулворта на Мерчантс-стрит и купил для Демона за пятнадцать центов поздравительную открытку по случаю дня рождения, с изображением щенка в праздничной шапочке. На развороте открытки, под скверными стихами я подписал: «Поздравляем с днем рождения. Твои одноклассники» — и сунул открытку в красивый розовый конверт. В пятницу до начала занятий я проскользнул в класс раньше всех и положил конверт Демону на парту. Хвала Господу, никто меня не заметил — я бы этого не пережил.

После звонка мы оказались во власти Луженой Глотки. Я услышал, как за моей спиной села за парту Демон и вынула из конверта открытку. Луженая Глотка стала орать на парнишку по имени Реджи Даффи, отчитывая за то, что он позволил себе на уроке жевать виноградную жвачку. Это входило в наш совместный план борьбы с Луженой Глоткой: путем проб и ошибок нам удалось выяснить, что нашей училке ненавистен запах виноградной жвачки, поэтому почти каждый день кто-нибудь приходил в класс с полным ртом тягучей розовой массы и отдавал себя на растерзание учительницы.

Позади меня раздался тихий всхлип.