Фулгрим. Образы предательства - Грэм Макнилл

Сегодня ночью, наконец, должна была состояться долгожданная «Маравилья» Беквы Кински, посвященная Фулгриму.

«Маленькая Венеция» покрылась слоями красочных росписей, повсюду сверкала позолота, фривольные гипсовые барельефы теснились на потолке, резные перильца драгоценных пород дерева разделяли ряды зрителей в партере, на многочисленных панелях, притороченных к ложам, виднелись картины, демонстрирующие несдержанный полет фантазии здешних художников. По своему великолепию «Ла Венице» теперь практически не имела себе равных, за исключением разве что театров в крупнейших и наиболее богатых ульях Терры. Да и то, вряд ли хоть один из них мог похвастаться такими безумными затратами, вложенными в обстановку, и столь грандиозным набором имен художников, скульпторов и архитекторов, по собственной воле участвовавших в переделке зала.

Драгоценный паркет, уложенный расходящимися от авансцены плавными дугами, сменялся за последним рядом кресел мозаичным полом, невидимым под сандалиями тысяч Летописцев, которым не хватило сидячих мест, но никто и не подумал уйти и пропустить столь великолепное представление. В полукруглых стенных нишах скрывались статуи известнейших актеров и музыкантов Терры, а также многочисленные, куда более редко встречавшиеся прежде, скульптуры, воплощающие пророков декаденства и гедонизма. Среди них можно было заметить и странные, кажущиеся мимолетно знакомыми статуи мускулистых андрогинов, быкоголовых существ с могучими кривыми рогами.

В дальнем краю зала шесть высоких колонн белого мрамора поддерживали бельэтаж, переднюю часть которого украсили изысканные аппликации по белоснежной штукатурке.

С основания балкона свисали латунные клетки с разноцветными певчими птицами, чье беспрерывное чириканье вливалось в надсадный шум разговоров зрителей и грохот настраивающегося оркестра. Тяжелый аромат благовоний, горящих в развешанных по залу кадилах, делал воздух в «Ла Венице» неприятным, почти удушливым.

Лихорадочное ожидание зрителей достигло пика, когда музыканты в оркестровой яме, наконец, окончательно настроили свои невиданные инструменты, каждый из которых выглядел как чудовищное переплетение труб разного диаметра, огромных мехов и гудящих, сыплющих искрами энергогенераторов. Мало того, каждый инструмент был подключен к пугающих размеров штабелям усилителей, специально собранным Механикумами для сегодняшней «Маравильи». Беква Кинска надеялась, что с их помощью ей удастся достаточно точно воспроизвести незабываемую волшебную музыку из Храма Лаэра.

Разноцветные лучи прожекторов, проходя сквозь размещенные в ключевых местах призмы, озаряли собравшихся в «Ла Венице» ослепительными радугами, освещая каждый уголок зала миллионами невиданных оттенков. Целая армия ткачей не покладая рук трудилась над монструозным занавесом, и сейчас ярчайшие огни рампы освещали вышитые на красном бархате образы из пикантных легенд древности, обнаженных людей, животных и жестокие батальные сцены.

На фронтоне, возвышаясь над огромной сценой, озаряемый одним лишь люминосфером, висел портрет примарха детей Императора кисти пропавшей непонятно куда Серены д’Ангелус. Всем видевшим её, картина открывалась по своему, неизменным оставался лишь тайный, тихий ужас, неминуемо вползавший в сознание зрителя, и внимательно изучавший сокровеннейшие его мысли.

Ещё несколько работ Серены можно было найти среди прочих под сводами театра. Колоссальные фрески, изображающие громадных змей и чудищ из древних легенд, во всевозможных позах спаривались с обнаженными людьми и ксеносами со всех концов Галактики.

Даже в столь огромной аудитории, как зал «Ла Венице», Астартес явно оказались в тесноте. Хоть они и сняли боевую броню, оставшись в тренировочной форме, Летописцы, занявшие места за спинами воинов, вынуждены были вставать на сиденья кресел и вытягиваться в струнку, чтобы увидеть происходящее на сцене.

Капитаны Легиона с удобством устроились в ложах, размещенных по стенам с обеих сторон зала. Им открывался превосходный вид на авансцену, тем более что до лож восторженные Летописцы добраться не успели, и их фасады были выдержаны в аккуратном, классическом стиле, с резными пилястрами по бокам.

Ложа, размещенная буквально над сценой, носила неформальное имя «Гнездо Феникса», и её интерьер украшали фрески, выписанные золотыми и серебряными красками, декор дополняли желтые сатиновые драпировки, нависшие над тюлевыми занавесками. По верху ложи проходили собранные аккуратными складками полосы золотистого шелка, сияющие в блеске сотен свечей огромной люстры, освещавшей сцену.

Внезапное движение в Гнезде Феникса привлекло всеобщее внимание, и взгляды собравшихся устремились на могучего и прекрасного воина, во весь рост стоящего в глубине ложи. Облаченный в великолепную, царственного вида пурпурную тогу, Фулгрим воздел руку в приветственном жесте, купаясь в лучах обожания воинов и Летописцев, чьи сокрушительные овации сотрясли стены «Ла Венице».

Вожди Легиона сопровождали Примарха, и, стоило им занять свои места, свет в зале начал гаснуть. Как только остались лишь огни рампы, великолепный занавес разъехался, и на сцену выступила Беква Кинска.

ЮЛИЙ С ПОРАЗИВШИМ ЕГО САМОГО ВОЛНЕНИЕМ жадно впился глазами в фигуру синеволосой певицы, пересекшей сцену и спустившейся в оркестровую яму, чтобы занять свое место за дирижерским пультом. Сегодняшним вечером Беква надела скандально прозрачное платье, совпадающее по цвету с тогой Фулгрима и украшенное золотым шитьем. Тонкую, как паутинка, ткань, усеяли целые горсти драгоценных камней, сияющих подобно далеким звездам. Разрез платья певицы спускался от шеи до таза, демонстрируя собравшимся идеальные обводы её грудей и гладкость алебастровой кожи на тщательно выбритом теле.

— Великолепно! — выкрикнул Фулгрим, вместе со всем залом бешено аплодируя появлению Беквы, и Люций с удивлением заметил слезы на его глазах.

Прислушавшись к своим чувствам, мечник кивнул. Хотя за долгие десятилетия его службы на благо Легиона Люцию ни разу не доводилось общаться с привлекательными девушками, и, если честно, он вообще не знал, какие именно девушки считаются привлекательными, открытые всему миру округлости композитора и её несомненная… женственность заставили мечника затаить дыхание. Роясь в памяти, мечник понимал, что раньше испытывал подобные ощущения, только глядя на своего примарха, слушая особенно возвышающую музыку или готовясь вступить в кровавый бой. То, что вид смертной женщины может заставить его сердца биться сильнее обычного, поразило Люция до глубины души, и он почувствовал себя немного обманутым.

Глубокое молчание тем временем повисло над «Ла Венице», собравшиеся замерли в ожидание чуда, лишь сосредоточенное взволнованное дыхание десятитысячной толпы нарушало тишину. Взяв дирижерский мнемо-жезл, Беква постучала им по краю пюпитра, привлекая внимание оркестрантов, подала им знак о начале, взмахнула рукой… и увертюра к «Маравилье» началась.

Потрясающий ураган звуков вырвался из оркестровой ямы с первыми же нотами, взятыми на жутких музыкальных инструментах, созданных Беквой Кинской. Они заполняли все уголки «Маленькой Венеции», прекрасно переданные, чистые, романтично прекрасные, обещающие, что всё самое дивное ещё впереди. Люцию показалось, что мелодия подхватывает его и уносит в небывалое плавание по океану чувств… а музыка, вздымаясь и опадая, исторгала из глубин его души прежде небывалые эмоции и наслаждения… и вдруг сменилась тяжелыми, грохочущими ударами и дикими, безумными напевами, рвущими сердца собравшихся первобытным ужасом.