Рыжее знамя упрямства - Владислав Крапивин

Я спросил: на фига нам делать настоящими эти компьютерные пространства, если всяких параллельных миров и без того бесконечное множество?

Илюха пожал плечами:

— Это, мучача, тоже неизбежность. Развитие мысли не остановить.

— А как ты думаешь, научатся люди проникать в параллельные миры? Или это всегда будет фантастикой?

— Когда-нибудь обязательно научатся. Может быть, скоро…

— А может быть… ты уже умеешь? — спросила я с подначкой, но и… с капелькой жутковатой надежды (потому что вон какой он всезнающий, копающий всякие загадки вселенского устройства).

Илья не стал ни отшучиваться, ни мудрить. Сказал устало так, почти по-стариковски:

— Кабы знал, ухватил бы маму и тебя под мышки и куда подальше из этого пакостного пространства…

Я его поняла. Разговор был вскоре после того, как Илюха побывал в милиции. Случилось это в прошлом декабре, незадолго до Нового года.

Илья был тогда еще школьник, в одиннадцатом классе. Шел он с уроков и, как назло, один, без приятелей. На углу Октябрьской и Паровозной остановили его двое в сизом камуфляже и с автоматами.

— Тормози, школяр. Документы…

У Ильи какие документы, из школы идет парнишка. Он так и сказал.

— Паспорт надо всегда иметь при себе. Не слыхал?

Илья сказал, что не слыхал. Да еще дернуло его за язык:

— На кавказца я вроде не похож…

Они посмотрели на него, друг на друга.

— Это мы выясним, на кого ты похож… Куда идешь?

— В книжный магазин.

— Читатель, что ли? — хмыкнул старший сержант с белесыми глазами и подбородком шире лба (о нем еще будет речь, а пока пусть называется Мордастым).

— Читатель, — согласился Илья. — Разве нельзя?

— Ты повозникай! Сейчас скушаешь очки и будешь не читатель, а разъе…ль.

— Вы какое имеете право так… — начал Илья (потом сам признавал, что была это великая глупость; с ними — о правах!).

— Интеллигент, — гоготнул Мордастый. — Небось декларацию прав знаешь. Идем…

— Куда?

— Для выяснения…

— Никуда я не пойду! — Это была, конечно, вторая глупость. Они заломили ему локти и легко, будто сноп соломы, поволокли в отделение. Приговаривая при этом о сопротивлении сотрудникам правопорядка, которые при исполнении…

Отделение было почти рядом. Илью впихнули за решетку (ну, прямо как в кино, говорил он потом), но скоро привели в какой-то кабинет. Там кроме Мордастого и его напарника (худого и белобрысого) были пожилой морщинистый старшина и молодой офицер (кажется, младший лейтенант). Но они почти сразу ушли, офицер при этом сказал Мордастому:

— Ты, Панкратьев, это… по обстоятельствам.

Мордастый Панкратьев слегка поржал. Белобрысый сел за стол, придвинул бланк.

— Фамилия, имя-отчество, год рождения.

Илья сказал.

— Не кособочься, прямо стой, когда отвечаешь, птенчик… Адрес!

Илья сказал адрес.

— А чем докажешь? — спросил Мордастый, зевнул и потянулся.

— Давайте, я маме позвоню…

— Позвонишь потом в морг. Чтобы забрали отсюда. А пока не хрюкай.

— Но задержанный имеет права позвонить!

— Может, тебе еще адвоката? — опять зевнул старший сержант Панкратьев. — Раздевайся…

— З-зачем?

— Для досмотра! Шмотки на стул и руки по швам!

Они и правда заставили его раздеться. Не знаю уж, до пояса, до трусов или совсем… (Я многого не знаю точно, мне ведь это известно даже не со слов Ильи, а со слов мамы: он рассказывал ей, а она потом уж мне и, наверно, не все…).

— А это что! — злорадно завопил Панкратьев. — Давно кололся последний раз, козёл?!

У Ильи на вене был след от иглы, он только накануне сдавал кровь из вены, для анализов, которые требовали в военкомате.

— Это же в поликлинике!

— В …, а не в поликлинике! У кого отовариваешься, гнида?!

— Неправда! Я докажу!

— Докажи, докажи… Гашкин, погляди у него в карманах, нет ли пакетика с дурью? Наверняка есть…

Белобрысый Гашкин охотно оставил протокол и покопался в Илюхиной одежде. И, конечно, отыскал белый крохотный пакетик с порошком…

— Ну и все, — с удовольствием сообщил Панкратьев. — Остальное, как говорится, дело следствия. Лет на пять окажется мальчик без мамы, пора привыкать…

Илья говорил потом (опять же маме), что после этого он почувствовал себя как в полусне. Или даже в бреду. Будто все это не с ним, а какое-то дикое кино…

Панкратьев вдруг поскреб мясистый подбородок.

— Хотя можно и так… Гашкин, есть у нас какой-нибудь недавний “висячок”?

— Разве что киоск на Фрунзенской?..

— Вот и в жилу!.. Ну-ка руки по швам я сказал! Где был позавчера в двадцать один ноль-ноль!

— Дома был…

— Про то, что дома, это мамочке расскажешь. А здесь — то, что было по правде! С кем ломали киоск на углу Фрунзенской и Блюхера?.. Да быстро, с-сука!!! — вдруг заорал он. — А то оторву … и сожрать заставлю. Собственным поносом умоешься, читатель долбаный!

Неизвестно, правда ли они хотели приклеить Илье какое-то дело с киоском или с “дурью”. Может, просто решили поразвлекаться с беззащитным очкастым “ботаником”. Илья тем более этого не знал. А Панкратьев опять шепнул что-то Гашкину и с хохотком, спокойно спросил Илью:

— Видишь в углу вон тот предмет?

В углу стояла хоккейная клюшка.

— Эту штуку, — сказал оскалясь Панкратьев, — засовывают неразговорчивым пацанам в то самое отверстие. Рукояткой вперед. И по-во-рачивают. И мальчики становятся разговорчивыми… — Он шагнул в угол, хотел, было, взять клюшку, но вдруг словно передумал, ушел за дверь и поманил оттуда Гашкина. Тот сказал Илье “стоять” и тоже вышел. Дверь они прикрыли.

Илья говорил потом, что он в тот миг очнулся. Секунду стоял неподвижно, потом схватил стул и засунул его ножку в ручку двери. И кинулся к телефону. К счастью, телефон был с прямым выходом в город.

— Это база? Валентину Ивановну Мезенцеву, пожалуйста!. Это сын звонит, срочно!.. Мама, меня забрали в милицию, ни за что! Просто так, на улице, в седьмое отделение, на Октябрьской! Издеваются! Позвони кому-нибудь! Их начальству, что ли! Или дяде Косте! Скорее!..

Дверь дергали и били. Орали. Илья бросил трубку, подождал, когда на несколько секунд перестали ломиться, выдернул стул, сел на него. Они ворвались, сразу сбили Илью на пол, ударили ногами, потом подняли, ударили снова, в поясницу. Но он уже не боялся. Он даже не понимал, что они ему кричат, брызгая слюнями в лицо. Он ждал… и дождался. Удивительно громко затрезвонил аппарат.