Механическое пианино - Курт Воннегут

безнадежно. Свергайте тиранию ваших лживых вождей.

Вы полностью окружены и отрезаны от всего мира. Блокада не будет снята до тех пор, пока Протеус, Лэшер, Финнерти и фон Нойманн не будут переданы властям у перекрестка на бульваре Гриффина.

Мы можем разбомбить вас или смести ураганным огнем, но это было бы не по-американски. Мы можем послать на вас танки, но это тоже противоречило бы американскому духу.

Это ультиматум – выдайте ваших лживых вождей и сложите оружие в течение ближайших шести часов, иначе, отрезанные от всего мира, вы останетесь в блокаде среди руин, в которые вы сами обратили город».

В громкоговорителе раздался щелчок, и наступила минутная пауза.

«Граждане Илиума, складывайте оружие! В Окленде и Солт-Лейке восста…»

Люк Люббок вскинул винтовку, прицелился и выстрелил.

«Блим-блам, блум-бии, – визжал теперь голос с неба, – блим-блам, блю…»

– Добей этого беднягу, – попросил Финнерти.

Люк выстрелил еще раз.

Вертолет неуклюже развернулся и начал удаляться в сторону города.

«Блим-блам, блю…»

– Пол, ты куда? – спросил Финнерти.

– Хочу прогуляться.

– Не возражаешь, если я с тобой?

– Чего там возражать!

Вдвоем они вышли из здания, двинулись по широкому замусоренному бульвару, который пересекал заводскую территорию, и прошли мимо пронумерованных фасадов домов, за которыми теперь царили тишина, разруха и запустение.

– Да, мало здесь осталось такого, что напоминало бы старые добрые времена, не так ли? – проговорил Финнерти после того, как они в молчании проделали часть пути.

– Новая эра, – сказал Пол.

– Выпьем за нее? – предложил Финнерти, доставая объемистую бутылку из своей заколдованной рубашки.

– За новую эру!

Они присели рядом у здания 58, молча передавая друг другу бутылку.

– А знаешь, – сказал Пол, – все было бы не так уж плохо, если бы все оставалось в том виде, в каком оно было в те дни, когда мы впервые прибыли сюда. Тогда все было еще довольно сносно, не так ли?

Их обоих охватило чувство глубокой грусти сейчас, когда они сидели среди разбитых и исковерканных шедевров, среди блестяще задуманных и не менее великолепно выполненных машин. Значительная часть их жизни, их способностей была вложена в создание этих машин, в создание всего того, что при их же посредстве было разрушено в течение нескольких часов.

– Ничто не стоит на одном месте, – сказал Финнерти. – Слишком уж соблазнительно вносить изменения. Вспомни нашу радость, когда мы записывали движения Руди Гертца, а затем пытались наладить автоматическое управление станками при помощи этой записи.

– И ведь получилось же! – воскликнул Пол.

– В том-то и дело, черт побери!

– А затем объединение всей группы токарных станков, – сказал Пол. – Впрочем, идея-то принадлежала не нам.

– Нет, конечно, но позднее у нас были уже и свои собственные идеи. И притом блестящие идеи, – сказал Финнерти. – Не помню, чтобы я еще когда-нибудь был так счастлив, так горд, Пол, черт побери, да ведь я тогда ни на что иное и внимания не обращал.

– А что может быть увлекательнее, чем заставить что-нибудь действовать по-новому.

– Ты был хорошим инженером, Пол.

– И ты тоже, Эд. И ничего позорного в этом нет.

Они горячо пожали друг другу руки.

Когда они вернулись в бывший кабинет Управляющего Заводами, Лэшер и фон Нойманн спали.

Финнерти потряс Лэшера за плечо.

– Мастер! Маэстро! Мэтр!

– Ммм?.. – Полный, коротенький, некрасивый человечек ощупью поискал свои очки с толстыми стеклами, надел их и сел. – Да?

– Присутствующий здесь доктор Протеус задал мне один очень интересный вопрос, – сказал Финнерти, – на который я так и не смог дать удовлетворительного ответа.

– Вы пьяны. Идите и дайте старому человеку поспать.

– Это не отнимет у вас много времени, – сказал Финнерти. – Валяй, Пол.

– А что стало с индейцами? – спросил Пол.

– С какими индейцами? – устало переспросил Лэшер.

– С настоящими индейцами Общества Заколдованных Рубашек, с теми, которые устраивали колдовские пляски, – пояснил Финнерти. – Ну, помните, тысяча восемьсот девяностые годы и прочее?

– Они очень скоро убедились в том, что рубашки не спасают от пуль, а всякие колдовские ухищрения не оказывают ни малейшего действия на кавалерию Соединенных Штатов.

– Ну и?..

– Ну и они были либо перебиты, либо прекратили попытки сохранить образ жизни первоклассных индейцев, начав превращаться во второсортных белых людей.

– Так что же тогда доказало движение Колдовских плясок? – недоумевающе спросил Пол.

– Что быть хорошим индейцем – вещь столь же важная, как быть хорошим белым человеком; вещь, достаточно важная для того, чтобы бороться и умереть за нее, независимо от того, насколько силен противник. Они боролись против таких же превосходящих сил, как и мы сейчас: тысяча против одного, а может быть, и больше.

Пол и Эд Финнерти глядели на него, не веря своим глазам.

– И вы знали, что мы наверняка проиграем? – хрипло спросил Пол.

– Конечно, – ответил Лэшер и поглядел на Пола так, будто тот сморозил несусветную глупость.

– Но ведь обо всем говорилось так, будто это совершенно верное дело, – проговорил Пол.

– А как же вы хотели, доктор? – покровительственным тоном заговорил Лэшер. – Ведь если бы мы все не говорили именно так, то не оставалось бы даже и этого одного шанса на тысячу. Но я никогда не терял реального взгляда на положение вещей.

Пол понял, что Лэшер действительно был среди них единственным человеком, который не утратил реального взгляда на вещи. Он единственный из четырех руководителей не был поражен и тем, как