Путешествие налегке - Туве Марика Янссон

Когда они поставили под мостом свою баню, дядя пошел поглядеть на нее. Это было квадратное чудище с жестяной трубой, неуклюжее инородное тело. Дядя подошел ближе и открыл дверь. Внутри царил полумрак. Деревянные скамьи из широких досок, печь из черных камней, железный котел, ушат для воды и штормовой фонарь. Подходящее место для уединения. Дядя уселся на нижнюю скамью. Теперь его луг являл собой картину в обрамлении дверного проема, очень светлую картину на фоне полумрака сауны. Ему показалось, будто он сам нарисовал эту картину.

Никто не удивился, когда дядя заявил, что будет спать в бане. Они оборудовали там для него спальню, принесли все, что могло бы ему понадобиться. Слыша, как они топают по мосту, дядя вспомнил, как случайные посетители оранжереи поднимались по винтовой лестнице, проходили по галерейке, спускались вниз и уходили.

Было приятно жить под мостом между мощными бревенчатыми опорами. Бревна все еще пахли дегтем, из них торчали старые гвозди, и никто не удосужился вытащить их. Дядя повесил на гвозди шляпу, трость, полотенце и еще кое-что. Это напоминало ему шалаш, в котором он играл ребенком.

Однажды ночью в конце июля поднялся шторм, вода, хлынув в ущелье, затопила луг и потихоньку добралась до дядиной сауны. Он проснулся оттого, что матрац его промок, и не мог понять, где находится. Брезентовые стены сауны трепетали и хлопали, было тепло и влажно, как в оранжерее. В бассейне с кувшинками поднялся шторм… По воде плавала масса каких-то предметов. Дядя отогнал их в сторону и вышел, шлепая по воде, в мокрую ночь. Снаружи было светлее, он мог различить стеклянный купол над темными волнами, бегущими по ущелью. Купол был намного выше обычного, ему просто-напросто не было конца, а винтовая лестница исчезла. Дядя снял трость с гвоздя и замер неподвижно, слушая ветер. Потом он пошел но лугу, колыхавшемуся и льнувшему к нему, наконец-то ему было позволено обнять луг, войти в пруд с лотосами, ощутить под босыми ногами влажную мягкую землю, почувствовать нежное прикосновение кувшинок, понять, как борются невинные цветы с внезапно хлынувшим на них морем… И ни каких посетителей, он один владел этой красотой. Покой и никаких волнений.

Постепенно дядя добрался до дома и уснул. Он не увидел, как палаточная сауна уплыла на рассвете, упорхнула прочь, словно трепещущая летучая мышь, не увидел, как сильные ноги моста не устояли, накренились и треснули, как волны швыряли обломки, как разъяренное море унесло их прочь.

Когда снесло последнюю опору моста, ущелье превратилось в темный бушующий поток.

Несколько бревен застряло в расселине на другой стороне шхеры, где их разбило в щепки, остальная часть моста поплыла в море; должно быть, ее прибило к какому-нибудь берегу, где ее отыскали и употребили на сваи или на сооружение лодочной пристани — все нашло то или иное применение.

Родственники оплатили постройку нового моста через ущелье, но дядя новый мост категорически не одобрил. Это был не настоящий мост, он походил на железнодорожный виадук, покрытые лаком мостки для стирки белья. Старый мост был седой от солнца и соленой воды, одного цвета с камнями, он вписывался в пейзаж и составлял одно целое со шхерой. Но дядя не сказал ничего, ведь все остальные так гордились новым мостом.

Луг не мог оправиться после страшной штормовой ночи, но дядя знал, что к следующему июлю он будет таким же прекрасным, как прежде. И они вместе боролись с морем.

Однажды дядя обнаружил, что приготовленные для печки дрова — серые и утыканные гвоздями, он узнал в них обломки бревен старого моста. Он взял подходящие поленья, подобрал нужный инструмент и медленно, старательно стал делать точную копию старого моста.

* * *

Когда дядя снова пришел в оранжерею, Юсефсон отложил книгу и сказал:

— А, это ты, Вестерберг, старый гедонист, хорошо, что ты вернулся. Как видишь, я продолжаю искать хоть какую-нибудь логику, которую можно употребить с пользой. Однако, как и прежде, ничего найти не могу.

Он подвинулся, освобождая место для дяди, и продолжал читать. Дядя уселся в свой уголок, слева; приятно было вернуться домой. Он захватил с собой модель моста, но не решался показать его Юсефсону. «Может, стоит подождать, не рассказывать ему сейчас про луг и шторм», — думал он. Дядя сидел и смотрел на прекрасный пруд с кувшинками, который, как ему казалось, выглядел теперь иначе. Он закрыл глаза и попробовал вглядеться куда-то вдаль; и снова очутился в объятиях темного противостояния воды и мягких колышущихся луговых трав.

Они оба продолжали приходить в оранжерею, хотя и не так часто, как прежде. Смотритель, карауливший за пушистым кустом с вязанием, ушел на пенсию. Новый, незнакомый им смотритель сидел за столом у ворот. Время от времени он ходил вокруг пруда с кувшинками, заложив руки за спину, топая безо всякого уважения мимо их скамейки.

Юсефсона вполне устраивало сидеть молча, лишь изредка обмениваясь словом с приятелем, вытягивать ноги, время от времени комментировать какую-нибудь строчку в книге. Каждый раз молчаливые паузы становились все длиннее, что причиняло дяде беспокойство и досаду, каждый день он приносил с собой модель моста, но показать его и рассказать про ночной шторм становилось все труднее. Ночь, когда он обнимал луг, все больше отдалялась от него, и Юсефсон ничем не мог ему помочь.

А однажды, когда они, как обычно, сидели в оранжерее, над городом разразилась сильная гроза. Дневной свет померк, по стеклянному куполу забарабанил дождь; сверкала молния, гремел гром, а Юсефсон держал книгу близко к носу, с трудом различая буквы. Сильный порыв ветра распахнул двери оранжереи, стекла задребезжали, а по пруду с кувшинками заходили волны, хоть и маленькие, но все же волны. Дядя поднялся, пошел прямо к бассейну и вошел в него. Он побрел по воде, расталкивая листья и цветы, нимало не смущаясь. Потом он вдруг обернулся и крикнул:

— Юсефсон! Видишь, что я делаю?

— Прекрасно, — ответил Юсефсон и отложил книгу. — Продолжай в том же духе. Это весьма взбадривает.

Потом они сидели на скамье до самого закрытия, непогода утихла, и смотритель успокоился. Дядя рассказал про луг, и рассказ удался превосходно. Юсефсон умел слушать лучше, чем можно было от него ожидать. Дядя показал ему модель моста. Юсефсон взглянул на нее и сказал:

— Да, да, я понимаю идею луга. Созерцать, восхищаться, ощущать и тому подобное. И идею моста. Построить мост, который никуда не ведет.

— Никакой идеи здесь нет, — сердито ответил дядя. — Мост — он и есть мост. Ты опять пытаешься вложить какой-то особый смысл в самую очевидную вещь. Вовсе не важно, где он начинается и куда ведет, по нему ходят, и в этом все дело.

Смотритель подошел и спросил дядю, не пора ли ему идти домой, если он не хочет простудиться.

— Мы беседуем, — ответил дядя. — Скажи, Юсефсон, ты пришел к какому-нибудь выводу, нашел что-то важное в этих книгах?

— Кое-что нашел, — ответил Юсефсон и улыбнулся. — На это нужно время, но это я знал с самого начала. Похоже, мы не сможем убедить друг друга. Но нужно ли это, собственно говоря?