Все моря мира - Гай Гэвриэл Кей

рейда? Если так, то это очень далеко от моря.

– Да.

– И вы были ребенком.

– Да.

Она не собиралась больше ничего говорить. Она и так уже сказала слишком много.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Это случается со слишком многими людьми, любой веры. Человек теряет свои корни, свое детство. Того себя, каким он мог бы стать в другой жизни. Возможно, этот новый человек сильнее? Я не знаю.

Почти темно, странный разговор в коридоре. Она устала, и… он оказался не таким, каким представлялся ей раньше.

– Я тоже не знаю, – ответила она. – Я передам ваше послание правителю Акорси.

– Благодарю вас, – сказал он. – Доброй ночи, Ления Серрана.

Он повернулся и зашагал прочь. Она смотрела ему вслед: вот он приближается к людям с лампами, проходит мимо них, они идут вслед за ним по коридору, потом заворачивают за угол, и перед ней снова темнота.

– Как много вы слышали? – спросила Ления, не оглядываясь.

Фолько д’Акорси подошел к ней с лампой в руке.

– Вы услышали меня?

– Я увидела, как заколебался свет на стене, и догадалась, что он кому-то передает лампу. Вы стояли на коленях? И поднялись, когда слуга отошел назад?

– Да, – ответил он. – Именно так. Вы меня поражаете. У меня возникло предчувствие, и я пошел за вами, как только сумел уйти.

– Вы обо мне беспокоились?

Он тихо рассмеялся:

– Скорее о том, что вы можете сделать.

Она посмотрела на стоящего рядом мужчину. Его присутствие внушало уверенность. Если ты был с ним на одной стороне.

– Мне и правда хотелось его убить, – сказала она.

– Я так и подумал. Мне тоже.

– Наверное, сейчас мне уже меньше этого хочется.

– Наверное, мне тоже. Чуть меньше.

– Как много вы слышали? – повторила Ления. Она очень устала, чувствовала усталость и в костях, и в сердце. Тяжелые воспоминания.

– С того места, когда он сказал, что знает вас.

Ления кивнула. Значит, он слышал ее рассказ о той ночи. Как она танцевала и что было потом. Он смотрел на нее внимательными и как будто добрыми глазами. Она не была в этом уверена. При свете лампы.

– Вы не слышали, что именно он хотел вам передать? – спросила она.

– Только то, что вы сказали об этом в конце.

Она передала ему слова ашарита, так точно, как сумела.

Когда она закончила, Фолько сказал:

– Это чрезвычайно полезно. И еще… – он заколебался, – вы не обязаны отвечать, но… вы действительно убили того человека в Альмассаре? Ибн Анаша?

Эта ночь стала такой странной.

– Да, – ответила она.

– Вы мне расскажете как?

Она рассказала то, чего никогда не рассказывала полностью даже Рафелу.

– В Альмассаре шла гражданская война. Между халифом города и его братом. Очень жестокая. Ибн Анаш встал на сторону халифа, он был судьей на его судах. Я спала у дверей его комнаты в те ночи, когда… когда меня не звали к нему. А также после таких… таких случаев.

Она вздохнула. Фолько молчал.

– Однажды ночью я услышала, как какой-то человек залез к нему через окно в сад. Он был ловким, двигался почти бесшумно. Но он не ожидал, что я буду там, и не заметил меня в темноте. Я убила его сзади, когда он подходил к двери спальни. А потом…

Это было так трудно.

– А потом вы поняли, что представился удобный случай?

Она кивнула. Рассказ вызывал боль, но было и странное чувство освобождения в том, чтобы говорить об этом. В том, чтобы кому-то довериться.

– Я вернулась в комнату и убила Дияна ибн Анаша, пока он спал. Затем снова вышла и подняла тревогу в доме. Я сказала, что прикончила убийцу, убегавшего после того, как он заколол судью. Он лежал там, мертвый, окно в сад было открыто. Мне поверили. Я была всего лишь женщиной, верной рабыней, телохранителем.

– А потом?

– А потом началась суматоха в доме, в городе, и я воспользовалась ею, чтобы сбежать, неделю спустя, после того как мы похоронили ибн Анаша и сожгли убийцу. Я спустилась в гавань и пошла на корабль Рафела бен Натана.

– Вы его знали?

– Мы два раза беседовали на базаре. Он… у него было задумчивое лицо. Я рискнула. Принесла ему драгоценные камни. Я подсмотрела, как их прятал тот человек, которому я принадлежала. Рафел согласился взять меня на борт за эти камни и еще потому, что меня научили убивать людей. До этого я думала, что смогу сбежать, не убивая ибн Анаша. Это был просто…

– Удачный момент?

– Да. Именно так. После этого я оставалась на корабле каждый раз, когда мы бывали в Альмассаре, переодетая мужчиной на случай, если кто-нибудь поднимется на борт. Конечно, сбежавшую рабыню искали, но потом перестали. Во время гражданской войны были более важные проблемы, чем беглая рабыня.

Они были совсем одни. Д’Акорси сказал, и она запомнила это на всю жизнь:

– Я думаю, моя сестра и еще одна женщина, которую я знал, были такими же, как вы, Ления Серрана. Они были такими же храбрыми. Жизнь дает или не дает людям шанс вырасти и стать теми, кем они могут стать. Им жизнь этого шанса не дала, но, возможно, дала вам и дает до сих пор. Я верю, что это так. Спасибо, что поделились со мной этим.

– Посланием ибн Хайана? – Она попыталась лукаво улыбнуться. Ей это не удалось.

– Отчасти, – ответил он. – Спокойной ночи. Мы поговорим утром.

Он унес лампу, уходя по коридору, и вошел в комнату недалеко от ее спальни. Она увидела в какую. Потом в пустом коридоре стало темно. Она собиралась попросить ванну, но у нее не осталось сил, и ее одолевало множество мыслей.

Ления легла спать и видела во сне дом, ферму под двумя лунами, восходящими и плывущими по ночному небу, ощущала утрату, и ее посещали самые разные желания.

Хамади ибн Хайан не был официальным послом Ашариаса при дворе Эмери, короля Фериереса. Он приехал на запад вести дипломатические переговоры – ему доверяли больше, чем официальному послу, который был не очень доволен его появлением. Конечно, тот этого не показывал или считал, что не показывает.

В ту ночь ибн Хайан решил, что ему пора уезжать. Переговоры о снижении тарифов и продолжении совместных действий против амбициозных короля и королевы Эспераньи в основном завершились, и он не ожидал никаких трудностей, хотя Эмери, возможно, придется какое-то время вести себя осторожнее, если флот джадитов действительно двинется на Тароуз, и в этом будут принимать участие и Фериерес и Эсперанья.

Но он вдруг почувствовал, что готов. Готов