Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Наверное, думал Джек, мисс Вурц до сих пор, молясь на ночь, говорит:

– Храни вас Господь, миссис Макквот.

Точно так же и Джек, разве что несколько реже и менее страстно, повторял, не в силах остановиться:

– Мишель Махер, Мишель Махер, Мишель Махер.

Джек так никогда и не простил до конца Серому Призраку, что она подкинула ему мысль пригласить Каролину Вурц в кино. Вурц к 1985 году перевалило за сорок, по возрасту она была лишь чуть старше Алисы, но по виду и по физической выносливости уступала ей значительно. Наверное, она всю жизнь была слишком тощей, слишком хрупкой, и сейчас эта ее худоба и хрупкость в глазах Джека выглядели как симптом какой-то болезни; эта болезненность и стала с тех пор для него главной отличительной чертой мисс Вурц. Она все еще выглядела привлекательно (как привлекало Джека все нездоровое, болезненное), но было в ее облике что-то еще – казалось, она чего-то стыдится. Джек никак не мог взять в толк, чего бы мисс Вурц могла стыдиться. Наверное, тут дело в каком-то давно забытом скандале; другие уже сто лет о нем не вспоминают, но только не мисс Вурц – для нее те события давно минувших дней как живые.

Эта ее особенность пребывала в почти анекдотическом контрасте с ее сдержанным, даже аскетичным, если так можно выразиться, поведением – Каролина Вурц напоминала актрису минувшей эпохи, старуху, которая когда-то была знаменита, а теперь никто не ведает, кто она такая. Именно такое впечатление мисс Вурц произвела на тех, кто видел ее с Джеком на премьере «Мисимы» Пола Шредера в Торонто, куда бывший ученик повел ее вместе с Клаудией. Подходя к кинотеатру, мисс Вурц обратилась к Джеку:

– Кстати, а кто такая эта Мисима, я что-то запамятовала.

Вокруг сновали фотографы; в обычные дни они щелкали в основном пышногрудую красавицу Клаудию – папарацци сразу убедили себя, что видят знаменитость (им-то зачем знать всех по именам, на это редакторы есть), – но в тот день их внимание целиком отвлекала на себя мисс Вурц. Даже в толпе спешащих на премьеру киноманов она смотрелась новогодней елкой – словно женщина, одевшаяся в оперу, а попавшая на рок-концерт. К примеру, Джек надел черные джинсы и белую футболку, а поверх черный пиджак (Клаудия сказала, что он вылитый лосанджелесец, хотя ни разу не была в Лос-Анджелесе).

Если опытные фотографы еще посматривали на Клаудию, то их младшие коллеги разом переключились на мисс Вурц. Наверное, решили они, она снялась в своей последней картине еще до нашего рождения.

– Можно было подумать, она Джоан Кроуфорд, – рассказывала потом Клаудия; на ней самой было блестящее черное платье с многочисленными разрезами на интересных местах, но, несмотря на это, фотографы облепили мисс Вурц, словно пчелы матку. Клаудия, впрочем, не обиделась.

– Матерь божья, – прошептала мисс Вурц, – наверное, они полагают, что ты уже знаменит, Джек.

Как это мило с ее стороны, думать, что весь этот шум по поводу Джека.

– Что до меня, так я считаю, вскоре ты и правда станешь знаменит, – продолжила учительница, сжав Джеку ладонь. – И ты тоже, милая моя, – обратилась она к Клаудии, та сжала ее руку в ответ.

– Я думал, она давно умерла! – произнес рядом какой-то пожилой человек; он назвал фамилию какой-то звезды былых времен, на которую, по его мнению, походила мисс Вурц, но Джек не расслышал.

– Так кто эта Мисима, танцовщица?

– Нет, это он, и он писатель… – начал Джек, Клаудия его перебила:

– Он был писателем.

А еще актером, режиссером и полным психопатом с милитаристскими наклонностями, хотел сказать Джек, но не успел – толпа внесла их в кинотеатр, и они расселись по своим местам. Все пропускали их вперед и кланялись – и только потому, что приняли скромную школьную учительницу за кинозвезду.

Джек услышал, как кто-то сказал «европейский», видимо имея в виду покрой платья мисс Вурц бледно-персикового цвета. Когда-то оно было ей впору, наверно, еще в Эдмонтоне, теперь же, казалось, платье делает ее еще меньше, чем она есть, такое больше подходит для выпускного вечера в школе, чем для фестивальной премьеры. Миссис Адкинс давно отдала бы такое платье – какое-то тонкое, словно полупрозрачное, на реквизит для реддинговского «вечера драмы». Оно почему-то вызвало у Джека ассоциации с бельем из каталога Лотти, в которое мисс Вурц одевалась в его снах.

– Мисима – японец, – продолжал Джек.

– Был, – снова поправила его Клаудия.

– Как, он больше не японец? – удивилась мисс Вурц.

Свет погас, и ответить они не успели. Фильм был снят весьма стильно, черно-белые кадры из жизни Мисимы перемежались цветными кадрами эпизодов из его книг. Джек не очень уважал Мисиму как писателя, но как экстравагантная личность он ему очень нравился; фильм заканчивался сценой его ритуального самоубийства.

Весь фильм мисс Вурц держала Джека за руку, по этому поводу у Джека встал, и это заметила Клаудия. Она, разумеется, не держала его за пенис, более того, она отодвинулась и сидела, скрестив руки на своей необъятной груди, и даже бровью не повела, когда Мисима выпустил себе кишки (мисс Вурц до боли сжала руку Джека). Джек поглядывал в мерцании экрана на шрам в виде рыболовного крючка на шее учительницы и на родимое пятно под ним; он хорошо рассмотрел, как пульсирует вена на горле, словно рядом со шрамом бьется второе сердце. Эту дрожь, подумал Джек, может унять только поцелуй – но он не смел поцеловать Вурц. У него не хватило бы на это духу, даже если бы Клаудии не было рядом.

– Боже мой! – воскликнула Каролина, покидая кинотеатр; она тяжело дышала, словно вслед за Макквот пережила газовую атаку, и казалась Джеку еще желаннее, чем миссис Адкинс. – Это… амбициозный проект… этот ваш фильм!

Было четыре часа, когда толпа зрителей вышла на улицу под яростные крики протестующих католиков, которые ошиблись кинотеатром, – они стояли на коленях и пели молитвы на фоне раздающегося из магнитофона «Да здравствует Дева Мария!». Джек сразу понял, что произошло недоразумение – зачем бы католикам протестовать против фильма о Мисиме?

Мисс Вурц оказалась совершенно не готова к такому зрелищу, мало этого – она не поняла, что протестующие не туда попали.

– Ну конечно, они возмущены, что с экрана показали самоубийство, ничего удивительного, – сказала она Джеку и Клаудии. – Припоминаю, что католики очень отрицательно относятся к самоубийцам, да, именно так. Еще помню, какой шум поднялся из-за «Сути дела» Грэма Грина, кажется, именно из-за этой, а не другой его книги. Впрочем, если не ошибаюсь, католики протестовали и против «Силы и славы» и «Конца одного романа».

Клаудия и Джек переглянулись. В самом деле, не стоит рассказывать Каролине про Годара и его фильм, ни к чему, право.

Тут какой-то телерепортер решил взять у мисс Вурц интервью, та и бровью не повела, словно к ней каждый день подходят на улице телевизионщики.