Мифы и легенды народов мира. Ранняя Италия и Рим - Александр Немировский

Материалом для этого мифа послужила история, прежде всего политическая, т. е. общинная и государственная, а сам он за скудостью или отсутствием достоверных источников превращался в своего рода исследование старины, вовлекавшее в свой круг предания других народов, названия местностей, правовые, религиозные, бытовые пережитки. Создатели римского мифа были учениками эллинов в полном смысле этого слова, но они превзошли своих учителей если не искусством выдумки, то умением сделать назидательным мифом каждую мелочь (вспомним дом Валерия Попликолы на Велии).

Для общества, освободившегося от пут имперского мышления (или к этому стремящегося), «римский миф» холоден и чужд. Но он в высшей степени поучителен, поскольку раскрывает удивительное зрелище политизации сознания, его поглощения государственной идеей. В то же время знакомство с «римским мифом» дает для понимания римского феномена больше, чем изучение так называемых реальных фактов. Ибо мы приобщаемся к быту, верованиям, образу мысли народа, без которого немыслимо представить современную цивилизацию.

Сотворение «римского мифа» – дело рук и таланта многих поколений политических деятелей и интеллектуалов. Он начинает создаваться в III в. до н. э. одновременно с началом формирования Римской империи и приобретает окончательный вид в III в. н. э., в эпоху кризиса Римской империи. На протяжении шести столетий совершалась интенсивная переработка одних и тех же легендарных сведений, принимавшая форму то грандиозного исторического труда (Диодор Сицилийский, Дионисий Галикарнасский, Тит Ливий, Помпей Трог, Аппиан, Дион Кассий), то эпической поэмы (Энний, Невий, Вергилий), то небольших поэтических новелл (Проперций, Овидий), то основанных на огромном материале биографий древних царей и бородатых консулов (Плутарх), то исследований по римской религии, фольклору и праву (Катон Старший, Теренций Варрон, Цицерон). В изложении разных авторов под разным углом зрения «римский миф» сверкал разными гранями их талантов, в то же время отражая потребности римского общества на каждом этапе его истории в оправдании той или иной политической реальности.

С падением в V в. Западной Римской империи прекращается не только творческая разработка «римского мифа», но во многом утрачивается и его понимание. С исчезновением интереса к нему исчезает и значительная часть произведений с изложением римских легенд, при этом самых ранних и интересных для науки, что создает для современных исследователей огромные, подчас непреодолимые трудности.

Остатки греко-римской исторической традиции были обнаружены европейцами XIV-XV вв. в средневековых монастырях и поразили их воображение. Открыватели древних манускриптов были буквально ими ослеплены, словно бы попав из мрака в пещеру сокровищ. Как уж тут разобраться, где подлинный бриллиант, а где подделка. Вытащив найденное на белый свет, гуманисты отнеслись к рассказам о римской старине без тени какой-либо критики, с жадностью пересказывая их как подлинную историю и даже не ощущая огромной временной лакуны, отделявшей их от Ромула или Камилла. Только один гуманист, Лоренцо Валла, засомневался в правильности свидетельства Ливия о том, что младший Тарквиний был сыном Тарквиния Старшего. И это показалось таким кощунством, что в папскую канцелярию поступил донос, призывавший папу применить силу против вольнодумца, осмелившегося оспаривать самого Ливия.

В эпоху Реформации борьба с авторитетом римской церкви в известной степени нашла отражение и в разносной критике легенд о начале Рима. Голландец Яков Гроновий в своем сочинении о происхождении Ромула полностью отверг римское предание, заменив его собственной фантастической версией: Ромул – сириец, явившийся в страну Сатурна и основавший там сирийскую колонию Рим. Другой ученый того же времени, Скалигер, напротив, исходил из предания о Ромуле как исторического факта и пытался установить хронологию событий астрономическим путем, опираясь на сообщение об исчезновении Ромула во время солнечного затмения. Яков Перизоний в своих появившихся в 1685 г. «Исторических размышлениях» соединил некритическое отношение к легендам с наивным рационализмом. В борьбе против распространенного в его время скептицизма по отношению к истории вообще и к римской истории в частности он выставляет тезис, что возможным источником исторической традиции были песни. По его мнению, римляне, подобно евреям, грекам, испанцам, галлам, германцам, арабам, прославляли своих предков в песнях. Эти песни сохранили память о некоторых событиях, хотя и приукрасили их в деталях. Перизоний не придавал своей «песенной теории» решающего значения, и центр тяжести в полемике со скептиками у него лежал в анализе самих данных о ранних временах Рима, которые он считал заслуживающими внимания и доверия.

Подлинно серьезным критиком римских легенд по заслугам считается гениальный итальянец Джанбатиста Вико, первый, кто не только отмечал мифический характер ранней римской истории, но и попытался объяснить происхождение самих легенд (1725). По его мнению, древние римские герои Эней, Эвандр, Ромул, Нума Помпилий – это поэтическое выражение определенных политических или моральных идей, в основе которых лежит какой-либо истинный и значительный официальный мотив. В Ромуле, например, он усмотрел воплощение присущей всем народам древности идеи основания города, а в Нуме Помпилии – идеи религии как цементирующей силы. При этом части римских преданий Вико приписал греческое происхождение (легенды об Эвандре, Геркулесе, пифагореизме Нумы), полагая, что римляне их переработали в соответствии с собственными представлениями о прошлом и что ранняя римская история – это «историческая мифология», представляющая собой развитие греческих мифов.

К концу XVIII – началу XIX столетия на волне проснувшегося в связи с Великой французской революцией интереса к народному творчеству новую жизнь обретает песенная теория. Трудно сказать, был ли знаком к моменту выхода первого тома своей «Римской истории» (1812-1813) основоположник критического метода в антиковедении полунемец-полудатчанин Бартольд Георг Нибур (1776-1836) с трудами Перизония (он на него ссылается лишь в поздних своих работах), но идеи, намеченные Перизонием, превращаются в труде Нибура в разработанную и законченную теорию. Настаивая на существовании у римлян исторических песен, Нибур исходил не только из сравнений с другими народами, но и пытался опереться на античную традицию. Он обратил внимание на выписку, сделанную Цицероном из «Начал» Катона Старшего (того самого, который каждое свое выступление в сенате завершал призывом к разрушению Карфагена). По словам Катона, древнейшие римляне, возлежа за пиршественным столом, пели исчезнувшие в его времена песни. Нибур интерпретировал это место таким образом, будто Катон еще слышал эти песни. Идя по тому же пути дальше, он подвергает сомнению утверждение Цицерона, что в катоновские времена (II в. до н. э.) эти песни исчезли. Свидетелем против Цицерона он избирает Дионисия Галикарнасского, переселившегося в Рим тринадцать лет спустя после гибели великого оратора. Дионисий утверждал, что близнецы Ромул и Рем воспевались в религиозных гимнах и что еще в его время восхваляли Кориолана. Из этого Нибур делает вывод о существовании песен о Ромуле и Кориолане. Далее он указывает на свидетельство современника Цицерона Варрона, который также говорил, что в его время мальчики во время пиров пели песни. Наконец, он считает, что погребальные плачи, которыми провожали покойников в последний путь, были такими же похвальными песнями, и даже находит их образец в известной надписи на саркофаге из гробницы Сципионов.