Жасминовые сестры - Корина Боманн

Мадлен сидела, словно окаменевшая, в своем салоне. Когда мы вошли, она посмотрела как бы сквозь нас.

В это мгновение она очень напомнила мне мою мать, какой она была в тот день, когда застрелили моего отца. Может быть, я вела бы себя точно так же, если бы стала женой Лорена. Но после известия о его смерти у меня не было времени на то, чтобы предаваться скорби. Я боролась с печалью в одиночку во время работы и по ночам, рыдая в своей маленькой квартирке.

Поскольку я понимала, что в этот момент для Мадлен было бы лучше, если бы рядом с ней находился Дидье, а не я, я вышла, а мой муж остался в салоне.

Покинув салон, я глубоко вздохнула. Так как день обещал быть тяжелым, я решила взглянуть на то, что привело Дидье в такое радостное состояние.

«Хозяин борделя убит в драке», — бросился мне в глаза заголовок гамбургской газеты.

Я затаила дыхание и стала читать. Когда я увидела фамилию «Хансен», то подумала, что мне это снится. Я перечитывала заметку снова и снова, убеждаясь в том, что мне это не приснилось.

В статье говорилось о том, что на улице Репербан произошла стычка между сутенерами. Хансену не повезло. Его нашли мертвым с множеством ножевых ранений.

Я прислонилась к стене.

Я все еще не могла этому поверить. Хансен мертв! Теперь он больше никогда не сможет мне угрожать! Я прижала ладонь ко рту и залилась слезами. Как много этот человек у меня отнял, сколько горя он принес мне и тем, кого я любила! Может, все же есть Бог, который карает таких людей, как он?

— Мадам, не хотите ли чаю? — спросил кто-то, стоявший рядом.

Я не заметила, что Луиза поднялась наверх и, наверное, увидела, как я плачу. Я быстро взяла себя в руки.

— Нет, спасибо, Луиза.

Служанка сделала книксен и удалилась. Когда я снова посмотрела на заметку, мои глаза горели. Я испытывала огромное удовлетворение. Девочкам в «Красном доме», возможно, легче не станет, зато я теперь могла начать новую жизнь. Пусть даже этот день наступил слишком поздно.

Перед фамильным склепом семьи де Вальер собралось очень много влиятельных лиц — политиков, дворян и бизнесменов. Лишь сейчас я поняла, каким огромным влиянием обладал мой свекор.

Дидье стоял рядом со мной, белый как мел, с заплаканными глазами.

Пусть даже он часто спорил с отцом, эта потеря тяжело отразилась на нем.

Спрятавшись под черным платьем и черной вуалью, я довольно хорошо скрывала, какое облегчение я испытывала, несмотря ни на что. Я тоже сожалела о кончине свекра, однако известие о смерти Хансена означало для меня очень много. Когда тело Поля де Вальера под молитву священника внесли в склеп, я подняла глаза к небу. Был ли там Лорен? Мог ли он меня видеть? Если да, то, может быть, он понимал, какой свободной я себя теперь чувствовала, — пусть даже при жизни он так и не узнал, что именно тяжелым камнем лежало у меня на сердце.

Вечером Дидье молча вошел ко мне и положил руки мне на плечи. Я сидела на диване и смотрела на улицу — в светлую от лунного сияния ночь. Лампа, стоявшая на письменном столе, была включена, поэтому я видела в оконном стекле лишь очертания наших отражений.

— Ты прочла это? — спросил меня Дидье.

— Да, прочла.

— Все-таки странно, как все складывается.

Я кивнула.

— Наверное, ты думаешь, что было бы лучше, если бы это случилось раньше, не так ли? Тогда бы ты сидела здесь вместе с Лореном.

— Да. А ты мог бы делать, что хочешь, и у тебя не было бы жены, о которой тебе приходилось бы заботиться.

Дидье нежно сжал мои плечи:

— Ты очень хорошая жена. Самая лучшая, какую только может пожелать себе мужчина, который любит мужчин. Мне не надо бояться, что ты влюбишься в меня, а я разобью тебе сердце.

Я положила голову на его руку. Он был прав, я всегда буду любить Лорена. Но если бы мне не была известна тайна Дидье или если бы ее не существовало, кто знает, может быть, я и проявила бы слабость.

Однако теперь не имело смысла размышлять об этом.

— Спокойной ночи. — Дидье погладил меня по голове и вышел из комнаты.

Мы оба знали, что теперь все изменится, но это были желанные изменения.

Дидье был вынужден чаще находиться в за́мке. Это очень радовало мою маленькую дочь, потому что она была очень привязана к своему папе. Мать Дидье осыпала сына за ужином упреками в том, что он мало занимается семейным бизнесом, но остаток своего свободного времени он почти всегда проводил только с Марией. Дидье объяснял ей, какие птички в какое время дня поют и какие цветы в какое время года растут. Он научил ее различать породы деревьев и названия жуков и пауков. Мария наслаждалась продолжительными прогулками с ним, а потом, по мере взросления, также беседами о книгах, музыке и картинах.

Я была очень рада этому, потому что могла полностью посвящать себя работе у мадам Бланшар. За это время она дала мне полную свободу в разработке моделей, благодаря чему ее доходы постоянно росли. Она хотела повысить мне зарплату, но я отказалась от этого.

— Вам деньги нужнее, чем мне, — сказала я. — Расширяйте магазин или отремонтируйте дом.

Мадам Бланшар грустно улыбнулась:

— Я сделала правильный выбор, взяв вас на работу, дитя мое. Вы работаете на меня, несмотря на то что удачно вышли замуж, а сейчас даже не хотите повышения зарплаты.

— Я работаю у вас с удовольствием, я действительно чувствовала бы себя обделенной, если бы мне не разрешали этого делать.

— Вам повезло, что ваш муж не возражает против этого.

— Да, очень повезло, иначе мне пришлось бы проводить целые дни в обществе своей свекрови. После смерти ее мужа это не самое большое удовольствие, можете мне поверить. Да и раньше это не было удовольствием, если вы спросите меня об этом.

Мадам Бланшар была одной из немногих, кого я посвящала в свои отношения со свекровью. Я не только изливала ей душу, когда Мадлен особенно допекала меня или выдвигала требования, которых я не могла выполнить. Пока мы шили цветы из шелка, распушивали перья, заталкивали мокрый фетр в формы и изгибали поля шляп, мы разговаривали друг с другом, и я иногда получала очень хорошие советы, которые помогали мне, когда я возвращалась в замок.

Однако вскоре над нашими головами снова начали сгущаться тучи. Новости, которые доходили до меня из Германии, были плохими. Летом я познакомилась с одной немецкой модисткой, мать которой была родом из Парижа и к которой она приезжала в гости. Николетта, которая, собственно, жила в Кельне, сообщила мне, что теперь в немецкие журналы мод допускались только «арийки». Девушек, которые по своему происхождению не соответствовали идеалам нацистов, больше не приглашали.

И в других отношениях было все хуже и хуже. Когда-то прекрасные балы становились все бесцветнее. Там, где раньше блистали дамы в разноцветных платьях и кавалеры в элегантных костюмах, теперь собирались лишь люди в коричневой униформе. Джаз и свинг были запрещены как «не немецкие». Те, кто играл такую музыку или даже танцевал под нее, подвергались преследованиям.