Дураков нет - Ричард Руссо

Касс посмотрела на него поверх очков.

– Не надо меня утешать, – ответила она.

Салли третью неделю работал в закусочной “У Хэтти” – с тех самых пор, как Руф уволился и уехал домой, в Северную Каролину, и в Бате не осталось ни одного чернокожего, на кого удобно ссылаться, когда говоришь “негр”. Правда, словом этим все равно пользовались нечасто, и жители Бата – по крайней мере, завсегдатаи Хэтти – обнаружили, что и те редкие случаи, когда они пускают его в ход, связаны с мышечной памятью. Долгие годы, произнося это слово, они поворачивались и искали глазами Руфа, чтобы убедиться, что он не слышал, и извиниться, если все-таки слышал. Теперь, когда он уехал, они оглядывались и вдруг с неловкостью вспоминали, что Руфа нет. День-другой завсегдатаи Хэтти шутили, мол, надо отправить делегацию в Шуйлер-Спрингс, там полно чернокожих, взять хотя бы их футбольную и баскетбольную команду, и позаимствовать у них негра, пока не отыщется постоянной замены Руфу. И когда Салли решил помогать Касс по утрам, ему пришлось снести немало насмешек от посетителей (особенно усердствовал Карл Робак), какое счастье, говорили они, что найти нового негра оказалось так просто.

Желание помочь Касс служило официальной причиной, почему Салли теперь по утрам готовит завтраки в закусочной, но существовала и другая причина, напрямую связанная с деньгами. С тех самых пор, как Салли занял у Уэрфа небольшую сумму на первый взнос за пикап и сумел уговорить Гарольда Проксмайра, что будет платить в рассрочку, а в снегопады брать у него плуг, снег не выпал ни разу, и неизменно синее небо действовало Салли на нервы. Всю прошлую зиму снега не было вовсе, и если эта зима окажется такой же, весной он погрязнет в долгах, выплатить которые ему было бы сложновато даже при двух здоровых ногах. С того момента, как он вернулся к работе, колено не разболелось сильнее, однако и меньше болеть не стало, и Салли боялся, что с коленом опять что-то случится, а тогда ему точно крышка.

В работе “У Хэтти” были свои преимущества. Когда Салли стоял у теплого гриля, боль в колене – сильнее всего она донимала его по утрам – понемногу стихала. Два-три шага, которые он вынужден был делать между грилем и холодильником в первые три часа после подъема, между половиной седьмого и половиной десятого утра, служили Салли необходимой разминкой; расходившись, он присоединялся к Рубу и Питеру в доме Андерсона или ехал к Карлу Робаку – узнать, не найдется ли у Карла для него очередная паршивая работенка, а Карл обожал давать Салли только такие. Салли старался по возможности работать у Карла, поскольку дела в доме Андерсона не хватит на всю зиму на трех человек, даже если один из них калека, второй записной лентяй, а третий университетский преподаватель, надумавший подхалтурить. Признаться, Салли удивился, когда через две недели из Западной Виргинии явился Питер на “эль камино”. Салли за это время успел почти забыть о том, что предложил сыну работу, ту самую работу, которую считал своей и Руба. А это значило, что надо или отправить Руба работать с его кузенами, или найти себе дополнительное занятие. И Салли сказал Касс, чтобы не утруждала себя поисками нового повара для завтраков – до конца зимы точно. Едва Салли понял, что нужно сделать, решение далось ему легко. Куда сложнее было уломать Карла Робака, чтобы тот подбрасывал ему работу, Карл вечно ныл, что “Тип-Топ” потихоньку разоряется, и утверждал, что этот процесс якобы ускорится, если Клайв Пиплз облажается и просрет сделку с “Последним прибежищем”. Салли считал это просто нытьем, и хотя он не сомневался в способности Клайва Пиплза просрать что угодно, но сомневался, что это произойдет в данном конкретном случае, поскольку тогда Карл Робак фактически останется без гроша, а его везение Салли считал одной из немногих констант в остальном переменчивой жизни. Правда, в это время года у Карла всегда мало работы. Но куда противнее, что он каким-то чудом догадывался, что Салли очень нужны деньги, и не гнушался платить ему меньше, чем Салли согласился бы, если бы так отчаянно не нуждался в них, при этом Карл еще приговаривал, что с униженным Салли иметь дело куда приятнее, а Салли отвечал: в том-то и разница между нами, с тобой неприятно иметь дело всегда.

В половине седьмого, когда Касс открыла закусочную, у дверей уже кучковались мужчины, среди них Руб, они притопывали от холода, дожидаясь, когда их пустят в тепло и свет. Руб немедленно уселся на табурет поближе к Салли – тот стоял возле гриля и металлическим венчиком взбивал яйца в миске. Последняя неделя – с тех пор, как Питер вернулся в Бат, – выдалась для Руба непростой. Он привык, что Салли целиком принадлежит ему и не надо его делить ни с Питером, ни с мальчонкой. Совсем недавно Руб пребывал в блаженном неведении о том, что у Салли есть сын и тем более внук; Руб считал, эти двое поступили не очень честно, заявившись в Бат без предупреждения в расчете, что им тут обрадуются. Рубу не нравилось, что приходится работать с Питером, тот не умел так внимательно слушать, как Салли. Вдобавок если Питер и заговаривал с Рубом, что случалось нечасто, то на каком-то другом непривычном английском, и от этого английского Руб чувствовал себя глупо. В восьмом классе старая леди Пиплз предупреждала его, что общество отдает должное тем людям, которые говорят так хорошо, что другие люди чувствуют себя дураками, оказалось, все так и есть, потому Руб особо не удивился. Но куда хуже, что и Салли теперь говорил иначе, совсем как Питер. Салли вообще общался только с сыном, а Руба едва замечал, и, судя по некоторым признакам, Салли действительно прислушивался к тому, что отвечает Питер. И то, что Салли слушает Питера, да еще отвечает ему, особенно раздражало Руба, ему нравилось считать Салли своим единственным настоящим другом. Ведь Руб рассказывал Салли такое, о чем и не заикнулся бы никому, даже Бутси, своей жене. Он не утаивал ничего, делился с Салли заветными желаниями, не имевшими отношения к Бутси. Едва Руба охватывало какое-то желание, он тут же сообщал о нем Салли, чтобы вместе порассуждать об этом. По мнению Руба, у Салли был единственный недостаток: он не хотел иметь больше того, что у него и так есть, и это представлялось Рубу необъяснимым. Если стоишь на улице, на холодрыге и сырости, вполне естественно желать очутиться в помещении, в сухости и тепле, вот Руб этого и желал – и не только для себя одного, он же не эгоист какой, но и для